Готфрид Майнхольд - Лиана Хальвега

отдаться целиком политической деятельности: он намерен был реформировать человеческую жизнь до основания, вплоть до вековых укоренившихся привычек, изменить пищу, питье, отношение к роскоши, принципы воспитания детей и половой жизни. Напряженная внутренняя борьба рождала мрачные мысли; какое-то время втайне от всех он занимался созданием возбудителя мировой эпидемии, опасность которой пробудила бы человечество к бдительности, к совместным разумным усилиям, направленным на благое дело.

Изыскания Шпельца изматывали его, он потерял аппетит, похудел, хотя госпожа Хальвег и старалась изо всех сил кормить его вкусно и разнообразно, дабы поддержать его силы. Она уговорила его ужинать вместе с нею, и тогда ей удавалось в течение подобающе долгой ночной трапезы подсовывать ему то тот, то другой лакомый кусочек — она заботилась о нем и не скрывала этого. Она сама принялась рассказывать о повседневных привычках Хальвега, о коротком его сне, изматывающей утренней гимнастике, вечернем музицировании, его играх с пуделем Кастором, сметливость и понятливость которого заставляли порой забыть, что у нее нет детей. Но было все же нечто в ее манере говорить, свидетельствовавшее о скрытой горечи, о тайнах стремлениях, иные слова она произносила с раздражением, сопровождая пренебрежительным жестом. Потом она приходила вновь в веселое настроение, называла Шпельца поздним своим сыном, которому придется теперь принять на себя всю нерастраченную ее заботу. О Хальвеговой концепции человечества, о философских его фантазиях она, по сути, ничего не знала.

Пока Шпельц болтал вечерами у камина на «нобелевской вилле» с вдовой выдающегося ученого, слушая вполуха последние известия с фронта борьбы с хальвегией, призванные скорее успокоить общественное мнение, нежели всерьез воссоздать реальную картину, в почтовый ящик пустой его квартиры скользнула повестка с требованием вновь явиться в одну из интернациональных бригад по борьбе с лианой. Он об этом не догадывался, ему и в голову не приходило ради какой-то там почты покидать сей гостеприимный дом. Увеличенный своими биографическими изысканиями, он, за исключением последних известий, ничего не воспринимал из окружающего мира, спал так же мало, как Хальвег, и перенял его изматывающую утреннюю гимнастику, чтобы поддерживать себя в форме.

Глубоко потрясенный неутомимостью, с какой Хальвег годами размышлял о преобразовании человечества вместо того, чтобы заниматься мутациями и селекцией, Шпельц пережил воздействие его идей как тяжелейшую духовную беременность. Однажды в полдень, глубоко вдыхая воздух у раскрытого окна, он осознал наконец со всей отчетливостью главную цель Хальвега, его рискованную задачу — неразрывно соединить в одном живом творении тайный умысел, пользу и угрозу человечеству.

Поначалу неутомимый Хальвег не смог придумать ничего иного, кроме нового бурно размножающегося сорта лианы, у которой по скорости роста и размножения аналогов в растительном мире не было. Она росла буквально на глазах, рост молодых бамбуковых побегов был ничто в сравнении с этим: в невиданном растении, казалось, воплотилась абсолютная жизненная сила, она неистовствовала, ликовала в безумной своей оргии произрастания. Но уже в те далекие времена, когда лиана представляла собой всего лишь немыслимо плодовитое растение с абсолютно непригодными в пищу плодами.

Хальвег размышлял о том, как сделать из этого буйного сорняка нечто большее, чем кормовую базу для новой породы животных, которую еще только предстояло вывести. Об этом свидетельствовала одна из записей в его дневнике. (На полях было еще более поразительное замечание о похожих на загадочный танец движениях растущих в высоту отростков.) И хотя все уговаривали его попытаться немедленно использовать растение как кормовую культуру, он не торопился с этим, вынашивая совсем иные планы, особенно после того, как лиана в недельное его отсутствие, благодаря небрежности садовника, выскользнула из теплицы и уже через день прекрасно произрастала снаружи. Тогда-то он и открыл ее сопротивляемость: никакой гербицид, никакая радиация были не страшны растению. Ему понадобилось два года, чтоб осмыслить биологическую природу этого феномена, связанного с поразительной неприхотливостью лианы: в полном смысле слова она питалась воздухом да солнечным светом. У Шпельца сильнее забилось сердце, когда он наткнулся на --">