Аскольд Павлович Якубовский - В складке времени

Александр швырнул сложенный лист бумаги и рассмеялся.

— Иди-ка ты на… астероид! — рассердился Борис. — Тебя спрашивают по-человечески. Пятьсот лет разницы? Жуть! Все умерли — родня, друзья. Знакомые девушки стали прапрапрабабушками.

— Наш друг ошеломлен, — похохатывал Александр.

— Одиночество, — говорил Борис. — Как его перенести?

Он не ждал ответа: они, навигаторы, математики, физики, засушенные сердца.

— Готовьтесь к посадке, болтуны, — велел Бенг.

И вот уже, заслонив половину неба, явилась Земля. Машина отключила пульт управления. Заработали тормоза, плазменные столбы устремились вниз. Магнитное поле космодрома подхватило ракету. Волновалась, кричала, неистовствовала толпа.

Их подхватили на руки, понесли.

Борис смотрел во все глаза — вокруг они, люди. Но какие незнакомые лица.

Борис скрючился на кровати. Сидел, уткнув в колени острый подбородок: совместились две точки на листе бумаги.

В открытое окно лезли туман и сирень, на подоконнике умывался старомодный серый котик. Где-то пели петухи, как и пятьсот лет назад, в деревне. Храпел, чмокал во сне Александр. Он натянул на голову одеяло. Желтые его ноги торчали наружу. Они мерзли и шевелили пальцами. Котик подошел и развлекался, трогал их лапкой. Каждый раз Александр дергался и рычал, но не просыпался. А пора бы им с Бенгом идти на космодром, сдавать ракету, отчитываться. Борис шагнул через подоконник в сад, в серую травку. О-о, пастушья сумка! Борис сорвал и пожевал ее горький стебелек! Интересно, как они ее зовут сейчас? Но вообще все было знакомо, вот даже комары! Да!

И запахи: земля пахла грибами, черемухой.

Благоухал тальник у ручья, тревожно, как на утиной охоте. Под бугром гнулся этот ручей алюминиевой проволокой, брошенной на траву.

Интересно, есть еще утки?.. Нет?..

Выше по бугру, среди черных сосен, вспучивались радужные пузыри домов, похожих издали на взбитую мыльную пену.

На поляне скакали какие-то люди в цветастых широких одеждах. И вдруг гром и огненная полоса в небе — это знакомо, это ракета.

Он брел тропинкой, пиная грибы-дождевики. В редком березнячке он увидел барсука. Ночной зверь, сопя и отдуваясь, возвращался домой. Видимо, с ручья. На Бориса и не взглянул, отчего тот почувствовал себя уязвленным.

Вдруг треск и хлоп крыльев — прилетела галка. Перепугав Бориса до смерти, она села ему на плечо.

Борис ежился, галка переступала мокрыми лапками. Потом дружески ущипнула его за мочку уха и улетела, Борис пригладил волосы. Он ухмылялся. Эх, сейчас бы сесть на пенек, курить и не спеша все уложить в голове одно к одному — котика, дома-пузыри, тревожившие его лица, барсука, галку…

Но табака не было, не должно быть.

Он остановился и стоял, тоскуя по куреву. Долго, пока не услышал плески детских голосов и звяканье железа.

Он был готов дать голову на отсечение, что это звякают лопаты, ударяясь друг о друга. И если бы не прошедшие пятьсот лет, Борис решил бы, что дети идут копать землю. Но пятьсот лет прошли, и он не знал, что ему думать.

Из-за кустов шла процессия мальчишек лет десяти-двенадцати. Все мослатые, плоские, растущие — все выше Бориса.

Шли бодро. Двое несли лопаты и, оборачиваясь назад, звонко ударялись ими. Последним шагал бородатый старикан. Тоже налегке — майка, трусы, сандалии. Бодрый, ничего не скажешь.

Дети поздоровались, а Борис подошел к старику.

— Папаша! Закурить есть? — спросил он, глядя вверх на серую бороду. И со злорадством думал, что он старше этого верзилы примерно лет на четыреста пятьдесят, хотя и ниже ростом на половину метра. Им овладело странное высокомерие. Хотелось сказать: «Э-э-э, молодой человек».

— Закурить? — поразился старец. Он взялся за бороду. Дергая ее при каждом слове вниз, бормотал: — Закурить… курить… курение… воскурение… Вспомнил: «Табакокурение как вид самоотравления организма». Как же, лет четыреста назад умер последний курильщик. Не дотянул и до ста лет. Смешно? А? Память о табакокурении сохранилась в анналах истории. Значит, у вас есть противоестественная привычка вдыхать дым.

Мальчики слушали.

Старец уставился на Бориса. «Попробовал бы сам не курить пятьсот лет, метлобородый», — сердито думал тот.