Людмила Петровна Козинец - Сегодня и ежедневно

Козинец Людмила СЕГОДНЯ И ЕЖЕДНЕВНО

Мне тридцать лет. Я не замужем. Не могу сказать, что это обстоятельство очень меня огорчает, но мама беспокоится.

— Ты вгонишь меня в гроб! — И мама вылущивает из пачки очередную беломорину.

— Ты памятник, сухарь, мумия! — И мамин синий халат падает с ее плеч туникой Антигоны.

— Я в твои годы… — Халат летит вокруг мамы плащом Марии Стюарт.

Про мамины годы я все хорошо знаю. У мамы тогда были мечты и много свободного времени. У меня нет ни того, ни другого. Жизнь моя полна смысла, дел и друзей. Но замуж пора. Я хочу иметь ребенка. А ребенку нужен отец друг и учитель.

Есть у меня приятельница, которая обожает свадьбы, разводы, крестины и похороны. Я бы, может, и постаралась обойтись без ее услуг, но она просто-напросто явилась ко мне однажды вечером с мужем, школьным другом и кактусом в горшочке в качестве презента. На него приятно было посмотреть пузатенький сизый шарик, усеянный золотистыми цветочками. Школьный друг тоже оказался ничего: этакий надежа-мужик с необъятной грудной клеткой и добрыми голубыми глазами.

Словом, встретились мы на следующий день, и еще, и еще. Очень скоро выяснилось, что наша совместная жизнь вполне возможна. Я-то могу ужиться даже с гремучей змеей — характер такой.

Как-то хорошо виделось: Владимир в домашнем халате, уютный и умиротворенный, на коленях сын и дочка, жена-обаяшечка в горошковом фартуке. Я? А что…

Мама упорно допрашивала меня по двум пунктам: люблю ли я Владимира и любит ли Владимир меня.

Я ответила:

— Мне тридцать лет.

Мама плакала.

А сегодня я жду предложения руки и сердца. Довольно спокойно жду. Недобрый признак.

Уличное кафе у озера, две каменные ступени в сад, в воде притворяется восковым одинокий лебедь. Декорация для оперетты. А вот и премьер. По серым ступеням идет человек лет восемнадцати в белесых застиранных джинсах и расписной маечке. Прижимает к груди лохматый сноп незнакомых белых цветов, что-то уж слишком романтичных для его ехидной длинной физиономии и дерзкой ухмылочки. Он мне сразу не понравился.

Он шел к моему столику. Скажу — занято, тем более, что Владимир сейчас будет. Но он ничего не спросил. Встал у столика и уставился на меня. Просто стоит и смотрит. Я приняла величественную позу, вспомнив маму в роли королевы Елизаветы. И тогда он раскрыл руки над моей головой. На меня обрушился дождь белых влажных цветов, что крайне отрицательно сказалось на состоянии моего костюма. Падая, цветы перевернули чашку, кофе пролился, и погибли навеки сливочные замшевые туфли.

Я взвилась. Я сгребла холодные стебли и ткнула их в длинную ехидную физиономию. А он перехватил гневную руку и поцеловал, даже чуть укусил, запястье. И это было унижение.

Я бежала по улице и тоненько подвывала от злости. За поворотом уткнулась в необъятную грудь Владимира, и мне пришлось объяснять причины такого моего поведения. Володя ничего не понял да и не пытался. Он прогулял меня по набережной, помог отмыть в фонтане туфли и накормил мороженым. Закончился вечер и вовсе неплохо: я благосклонно выслушала предложение руки и сердца, сказала: «Да» и подумала: «Все!»

Мы шли по темным улицам, осторожно и некрепко целовались. Возле моего дома Владимир принялся исполнять обряд прощания. А меня вдруг окатило колючей волной беспокойства. И неспроста. От светлого пятнистого ствола платана отделилась змеящаяся гибкая тень. Еще не увидев — кто, я поняла он.

Он шел на руках. Тощие ноги в вельветовых эспадрильях смешно торчали из штанин, на щиколотке левой тускло блестела плоская цепочка. Он подошел к нам, шаркнул ладонью по асфальту и грустно сказал: «Добрый вечер!»

Я окаменела. Владимир растерянно посмотрел в серьезное лицо у своих ног и, заикнувшись, ответил: «Добрый…» Они затеяли этакий легкий светский разговор, уместный где угодно, но только не в данной ситуации. Через минуту я уже ненавидела обоих.

Я прибежала на свой третий этаж, выключила телефон, разбила новый кофейник и поняла, что нервы надо лечить. На душе было странно: словно я выиграла в лотерею рояль. Девать мне его некуда, не люблю его с детства, ради престижа держать гордость не позволяет, а отказаться — жалко.

А потом прошел дождь, и все изменилось. Ну, в самом деле, привязался какой-то хулиган, он еще из детского возраста не вышел, я же ему в принципе в матери гожусь. Ну и что?

Побежала я на работу бодрая и --">