Фредерик Браун - Счастливый конец

номер первый!

— Прощай, — без всякого выражения ответил он.

Мистер Смит, темное пятнышко на невероятно белом песке, проводил взглядом тающую в голубом и скоро исчезнувшую в легкой дымке верхних слоев атмосферы Венеры спасательную шлюпку. Эта дымка будет здесь вечно, словно в насмешку над его крахом и горечью его одиночества.

День за днем медленно утекали прочь, солнце тускло сияло, мериджи встречали криком рассвет, и целыми днями среди деревьев мелькали похожие на обезьян шестиногие беруны, тараторя что-то без умолку и затихая лишь на закате.

По ночам в отдалении слышался барабанный бой. В нем не было яростных, агрессивных звуков, которыми отличаются военные марши. Просто бой барабанов, разлетающийся на многие мили, пульсирующий ритм туземных танцев или, может быть, заклинаний, отгоняющих духов ночного леса. Надо полагать, у этих венериан имеются свои религиозные предрассудки, как у всех прочих рас. Пульсирующий звук напоминал биение мощного сердца джунглей и не нес в себе никакой угрозы.

Мистер Смит понимал это. Хотя место, где можно было укрыться, он выбирал в спешке, у него хватило времени ознакомиться с кое-какими отчетами. Когда-то здесь жили миссионеры с Земли — до того, как разразилась война. Туземцы безвредны и дружественны. Простая, примитивная раса. Они редко уходили далеко от своих деревень; оператор, работавший здесь, в этой лачуге, писал, что ни разу не видел никого из них.

Следовательно, избегать встречи с туземцами не составит труда, но даже если она и произойдет, то ничем ему не грозит.

Беспокоиться было не о чем, но его разъедала горечь.

Горечь не сожаления, а поражения. Поражения от рук тех, кто сам потерпел поражение. Проклятые марсиане, сумевшие оправиться после того, как он отогнал их в глубь этой чертовой безводной планеты. Конфедерация спутников Юпитера, денно и нощно посылавшая армады своих кораблей, которые превращали его могущественные города в пыль. Вопреки всему. Вопреки тому, что он обладал множеством разных видов ужасного, сверхмощного тайного оружия, вопреки отчаянным усилиям его слабеющих солдат, большинству из которых было меньше двадцати или больше сорока.

Предательство даже среди его собственных генералов и адмиралов. И измена Луны. Это был конец.

Его люди еще поднимутся. Не сейчас, не после Армагеддона, не при его жизни. Не под его руководством и не под руководством кого-то другого, человека его уровня. Он — последний диктатор.

Ненавидимый всей Системой и ненавидящий всю Систему.

Это было бы непереносимо, будь он здесь не один. Но в одиночестве он все еще оставался номером первым. Присутствие других все время напоминало бы о том, каким жалким образом изменилось его положение. В одиночестве его гордость не страдала, его эго оставалось нетронутым.

Долгие дни, крики мериджи, несмолкающий шелест прибоя, призрачно неуловимые движения берунов среди деревьев, их хриплые, пронзительные голоса. Барабаны.

Звуки все время одни и те же. Но возможно, что их отсутствие было бы много хуже.

Порою все же оно наступало, безмолвие, — когда по ночам он вышагивал по побережью. Тогда его заполняли другие звуки, гораздо более громкие. Рев ракет и реактивных самолетов над Нью-Альбукерке, его столицей, в последние дни перед побегом. Звуки разрывов бомб, и крики, и кровь, и охрипшие голоса обессилевших генералов.

В те дни волны ненависти завоеванных народов захлестывали его страну, словно волны бушующего моря — распадающийся под их напором утес. Даже находясь далеко от линии фронта, можно было чувствовать эту ненависть, эту жажду мщения как нечто осязаемое, сгущающееся в воздухе, так что становилось трудно дышать, а говорить и вовсе невозможно.

Космические корабли, самолеты, ракеты — эти проклятые ракеты, с каждым днем и каждой ночью их становилось все больше и больше, и из каждых десяти сбить удавалось всего одну. Ракеты адским дождем сыпались с неба, неся разрушения, хаос и убивая всякую надежду.

В какой-то момент во время своих прогулок он понял, что слышит голос. Это голос выкрикивал брань, истекал ненавистью, прославлял стальную мощь его планеты и будущую судьбу человечества.

Это был его собственный голос, и когда он звучал, нескончаемое шуршание волн прибоя стихало. Он кричал на берунов, и они смолкали. А иногда он смеялся, и мериджи смеялись в ответ. Временами венерианские деревья причудливой формы тоже --">