Альберт Валентинов - Синяя жидкость (сборник)

туловища кусок дешевой ткани. Он так легко слетает от нетерпеливого рывка. И хотя Таникаве уже много лет, время не утолило извечный мужской голод…

— Рядовой Таникава, доложите обстановку.

Лейтенант Като подошел, как умел только он, совершенно неслышно и остановился сбоку от Таникавы, так, чтобы ему был виден просвет в тростнике. В одну секунду он оценил обстановку, задержавшись взглядом на кустах справа, будто споткнулся о них. Собственно, он шел все время впереди рядового, лишь на окраине леса сделал шаг влево и пропустил его перед собой. Винтовку с императорской хризантемой на ложе он, как и Таникава, нес в руке: ремни давно порвались в клочья от колючек. Таникава сделал движение плечами, долженствующее означать, что он подтянулся, и попытался щелкнуть плетенными из пальмовых листьев сандалиями.

— Господин лейтенант, за ручьем — населенный пункт. Подходы просматриваются беспрепятственно. Засада противника возможна только на правом фланге, за кустами, но вероятность ее мала: на подступающей местности трава не примята, нет следов колесной или гусеничной техники. — И переходя на неофициальный тон, добавил: — Может, не будем ждать ночи, Катосан? Мы наверняка сбили преследователей со следа.

Невозможно провести бок о бок сорок лет — совершать набеги на провиантские склады, снимая американских часовых, ночевать у костра, постоянно спасаться, чудом ускользая от поисковых отрядов, да грабить время от времени туземные деревни, стараясь за короткие часы вознаградить себя всеми радостями жизни — невозможно столько времени жить в джунглях, исколесив за это время весь Лубанг, и сохранить при этом официальные отношения командира и подчиненного. И тем не менее они усиленно старались их поддерживать — хотя бы видимость этих отношений, их внешний ритуал. Обязательное отдавание чести при обращении друг к другу, вытягивание по стойке «смирно», утренний и вечерний рапорты, будто при поднятии и спуске несуществующего флага… Они не то чтобы по привычке, а скорее интуитивно цеплялись за этот разработанный до мелочей кодекс, который, словно компас, проводит военного человека сквозь бушующий страстями мир. Без этого кодекса, ставшего основой их существования, вряд ли бы они выдержали нечеловеческие условия многоярусного экваториального леса с его вечной сыростью, резкими запахами и полумраком. Он наполнял хоть каким-то смыслом их жизнь, давно потерявшую всякий смысл…

Когда в том далеком, несчастном для японского народа сорок пятом году атомные взрывы высветили страшный тупик, в который завела страну политика монополистического милитаризма, понимание всей глубины национальной катастрофы пришло не сразу. В первый момент весть о двух чудовищных бомбах, о сотнях тысяч сожженных, задушенных, задавленных обломками людей вызвала в стране волну патриотизма. Трумен рассчитывал ужаснуть Японию, а заодно и весь мир трагедией Хиросимы и Нагасаки, поставить страну на колени. Он добился лишь взрыва всеобщей ярости. Никогда еще столько летчиков-камикадзе не поднималось в воздух, сбросив шасси и распевая во все горло «Выйду в море — трупы в волнах». Никогда еще столько моряков не подрывалось на катерах-минах, увлекая за собой в пучину вражеские корабли. Понадобились могучие удары советских войск, разгромивших Квантунскую армию, чтобы японская военная машина перестала функционировать.

Немудрено, что когда капитан Сигэру Ясухара, командир диверсионного отряда действующей на Филиппинах оккупационной армии, вызвал к себе рядового Таникаву и объявил, что он вместе с лейтенантом Като остается на Лубанге в качестве самостоятельной группы, рядовой Таникава понял, что ему оказана величайшая честь. И даже засомневался, достоин ли он такой чести. В отряде Ясухары, словно специально, подобрались бойкие городские ребята, почти все уголовнички либо стоящие на грани нелегальных контактов с законом. Полоснуть ножичком по сонной артерии — для якудза^[1] это было не событие. И медлительный, наивный Муцуки Таникава, которому только война предоставила возможность покинуть родную деревню и повидать мир, был неисчерпаемой мишенью для их насмешек. Он даже и слова-то такие впервые слышал, которыми они походя перебрасывались между собой. Откуда ему было знать, что это блатной жаргон, понятный только для посвященных? А уж когда после отбоя начинался казарменный треп, Таникава только таращил в изумлении узкие --">