Джон Барнс - Миллион открытых дверей

крепко-накрепко решили отвергать все, что касалось их собственной культуры и традиций.

— Я так и думал, — сказал я. — Вид у тебя на редкость тупой. Ну так и быть, переведу — только ты дай мне знать, если я буду говорить слишком быстро. Твой папаша (один из тех забулдыг, которых твоя мамаша называла «клиентами», но только Господу Богу известно, какой именно из них) в свое время уронил тебя на пол ванной и…

— Мне плевать на то, что болтает какой-то вшивый октальк. Я хочу с тобой драться.

Его шпага вылетела из рукоятки, он нацелил ее на меня.

Я ответил ему взаимностью. Последовало еще несколько громких щелчков — сработали шпаги у тех, кто ими были вооружен. На фоне треска шпаг слышался стук и грохот — это пытались отойти подальше остальные посетители заведения Пертца.

Юный мерзавец ухмыльнулся мне и бросил взгляд на Гарсенду.

— После того как мы разберемся со всеми вами, я и мои подчиненные позабавимся с твоей шлюхой.

Такая наглость была к лицу неоперившимся подросткам и только на них бы и подействовала. Я резко вдохнул и отвел кончик шпаги назад — всего-то на волосок, чтобы мой соперник подумал, будто я вправду вне себя от злости и утратил координацию. Он бросился вперед и угодил прямо на кончик моей шпаги, которая уткнулась ему в шею и выгнулась, как тонкий прутик.

В глотке у юнца межзвездника заклокотала кровь, он сжал шею руками и рухнул на пол. Нейропарализатор прикоснулся к его шее весьма ощутимо, и теперь ему грозило несколько дней приема успокоительных, чтобы он смог очухаться и отлежаться, а иначе дырка, проделанная парализатором в его гортани, не зажила бы. Мы все стояли и смотрели на него, а он у нас на глазах начал бредить и потерял сознание.

Я, в некотором роде, надеялся на то, что и от удара табуретом между ног ему тоже хорошо досталось. Ну да и с этим тоже должно было все обойтись. Но с другой стороны, приличный разряд парализатора просто так не переживешь.

Единственный способ лечения — время, так что почти наверняка неудачливому нахалу теперь предстояло еще дней десять мучиться от спазмов гортани и изнурительных приступов кашля.

На мой взгляд, все складывалось очень удачно.

— Меня устроят извинения, которые принесет мне ваш приятель, — объявил я.

— Мы бы не против, — откликнулся самый рослый из товарищей поверженного межзвездника, — да только тогда нам всем придется с ним подраться, как только он выйдет из больницы. Гвим с подчиненными не цацкается.

Вот что еще я терпеть не мог в межзвездниках, так это то, что они обожали отдавать друг дружке приказы и исполнять их, и то, что они сокращали прекрасные древние имена вроде имени «Гвиллем» и превращали их в уродские огрызки типа «Гвим».

— Ладно, — сказал я, — тогда давайте продолжим. Теперь нас поровну, и все будет по-честному.

Те двое межзвездников, что стояли подальше, шумно сглотнули слюну, но, надо отдать им должное, кивнули все. Может быть, несмотря на то как они вырядились, у них осталось хоть по капельке enseingnamen.

— Давайте выйдем на улицу, — добавил я. — Хватит уже у Пертца мебель крушить, а случайным разрядом нейропарализатора можно и предков потревожить.

Я взглянул на Стену Почета, вспомнил покойных родителей Пертца, и мне показалось, что все они дружно кивнули мне с видеоэкранов. Иллюзия была потрясающая, но длилась всего мгновение.

Когда я отвел взгляд от Стены Почета, я обнаружил, что все межзвездники согласно кивают, как и мои секунданты.

Аймерик приобрел ленивый, скучающий вид, какой всегда приобретал, когда предвидел, что развлечется на славу. Маркабру, лучший после меня драчун, был в полной боевой готовности, но при этом сдержан. Лицо его не выражало почти ничего — то есть он пребывал в том состоянии, когда мысли и действия целиком и полностью совпадают. А я входил в это состояние с каждым вдохом.

У Рембо яростно сверкали глаза. Он раскачивался с пятки на носок — чуть не подпрыгивал. Признаться, не знаю никого, кроме Рембо, кто бы так обожал добрую драку и головокружительные приключения. Физиономию его украшали многочисленные шрамы, левое плечо и правое колено у него не сгибались — мышцы в этих местах не желали верить, что не изрезаны. Наверняка и внутренностям Рембо тоже в свое время досталось.

Если бы я соображал здраво, я бы, пожалуй, на этом и остановился, но нам с Рембо было всего по двадцать два стандартных года. А в таком возрасте всякому кажется, что он бессмертен. И потом — позднее --">