Наталия Образцова - Мой любимый крестоносец. Фея тумана

Мой любимый крестоносец. Фея тумана

Памяти моей матери

Глава 1 БЭРТРАДА Январь 1133 года

Я работала над новым гобеленом.

Прежде я предпочитала вышивать в своём покое наверху. Однако после того как супруг почти месяц продержал меня там под замком, я велела перенести станок с натянутым полотном в солар^[1]. За время заточения мне до колик надоела моя комната, а в соларе были большие окна, застеклённые прозрачным сирийским стеклом, пропускающим много света, и ткать здесь можно было до самых сумерек. К тому же, как я заметила, именно в соларе предпочитали проводить время мой муж и братья Блуа. А я не могла отказать себе в удовольствии, под предлогом работы, навязать им своё общество.

Вот и сейчас я вышивала, а они попивали вино и вели беседы, расположившись у камина. Я почти не поворачивалась к ним, хотя прислушивалась к каждому слову. Они всё ещё обсуждали недавние события, когда этот предатель Ральф де Брийар дал показания в интересах моего мужа.

Я с досадой рванула запутавшуюся нитку и прикрикнула на своих девушек: неужели им невдомёк, что уже смеркается и для работы мне нужны свечи? Мне всё труднее становилось сдерживать плохое на строение, и то, что я таила в себе, невольно выплёскивалось на полотно.

Тона, что я выбрала для картины, были большей частью сумрачные: чёрные, темно-бордовые, иссиня-фиолетовые. И лишь по краю шли яркие зигзаги — алые, жёлтые, оранжевые с всполохами золотых нитей. В центре полотна я вышила светлыми нитями вереницы скелетов, приплясывающих, извивающихся, сплетающихся в хороводе. Так я изображала ад, пляску смерти. Это была новомодная, но мрачная тема. Я начала вышивать её ещё в период заточения, и она отображала то, что творилось у меня в душе.

— Почему, миледи, вы вышиваете такую страшную картину?

Ко мне обращался мой пасынок Адам. В последнее время он постоянно крутился рядом, хотя понятия не имею, чем было вызвано его расположение. Я даже заподозрила, что это сарацинское отродье попросту жалеет меня.

Ещё в ту пору, когда после мятежа Гуго Бигода Эдгар запер меня, Адам внезапно начал оказывать мне знаки особого внимания. Регулярно наведывался в моё узилище, приносил какие-то нелепые подарки. Он изводил меня болтовнёй, и если мне случалось бросить на него взгляд, неизменно отвечал какой-то по-дурацки радостной улыбкой. Поначалу, когда я была напугана и терялась в догадках, как обойдётся со мной супруг, я проявляла снисхождение к его бастарду. И когда наконец Эдгар удосужился навестить меня в месте заточения — сухой, спокойный, холодный — Адам даже встал между нами, словно желал защищать меня. Тресни моя шнуровка! — до чего же это раздражало! Ведь я дочь короля, Эдгар не смеет далеко заходить в своём гневе, и уж по крайней мере, я не нуждаюсь в заступничестве его ублюдка!

Но вскоре гнев моего мужа как будто утих. Он позволил мне выходить из башни, вновь стал любезным и внимательным. И вновь посещал меня по ночам. Похоже, моё месячное заточение было единственным наказанием, на которое он решился.

Я успокоилась, но совсем ненадолго. Новый мятеж саксов разгорался, и отец прислал в Норфолк для выяснения обстоятельств происходящего братьев Блуа. Увы, худших кандидатур король не мог выбрать. Подумать только — он прислал для разбирательства моего недруга Стефана и моего бывшего любовника, епископа Генри Винчестера! Последнему, как представителю святой церкви, вменялось в обязанность разобраться в моих семейных отношениях. И я тряслась от унижения и ярости, когда мой брошенный любовник вёл со мной беседы о долге и послушании, с затаённой усмешкой выслушивал мои сбивчивые жалобы на супруга. Генри явно торжествовал, и весь его вид свидетельствовал, что ничего иного он и не ждал от такой особы, как я. До чего же унизительно, когда прежний возлюбленный убеждается, до чего тебе плохо с его приёмником, да --">