Серафим Викторович Ларковский - Бульварная Молитва

счастливы! Успех, деньги, перспективы… а в сердце у вас что? Я не хожу на пары уже несколько недель, я отчислюсь сейчас же и больше никогда не буду лезть в медицину, ведь она мне никогда не была интересна! Вы испортили мне молодость, вы испортите ее и себе! — Чехов кое как отдышался и кинулся в сторону метро.

Коровьев ткнул Есенина в плечо и указал на бегущего Женю. На самом деле, Адам утащил всю компанию в подворотню, чтобы послушать, что дальше скажет Чехов.

— Прости его, Вань. — прошептал Базаров. — Он ошибся, но ты сам слышал, как он обожает тебя.

— Он хороший малый, просто испугался за авторитет… Но он в лицо этим дуракам все сказал, он раскаивается. — подтвердил слова лучшего друга Булгаков.

— Согласен с ребятами. — кивнул Коровьев.

Есенин выбился из их рук и молча двинулся в метро, сказав лишь:

— Я в бар. Вернусь поздно. Если заявится, скажите, что вы все простили, а «господин, которого он впервые видит» нет.

Ваня скрылся, парни не успели выхватить его за руку и лишь молча искали его глазами в толпе. Между Чеховым и Есениным снова раздор, значит мирные дни в обществе подошли к концу. Но какие они друзья, если оставят это все неразрешенным?

Коровьев сидел на кухне и катал ногой небольшую штангу. Базаров с Булгаковым молча бродили по квартире. Тихо и от этого плохо. А если точнее, тревожно не от отсутствия звуков, а от факта, что некому их издавать. Есенин одиноко пьет в каком-то баре, надеясь, что дыра в душе заполнится, если выпить как можно больше водки, где Чехов не знает никто… Стулья на колесиках не мчатся по квартире и не врезаются в шкафы, холодильник не падает, и по столу не летают карты и фишки. Одиночество пронизывало каждую точку в квартире.

В двери повернулся ключ, Адам нехотя поднялся и отправился проверять, кто из двоих вернулся. Разумеется, это был Женя. Напуганный, грустный и прячущий глаза. На лице его читалась такая непереносимая боль и страдания, что смотреть без сожаления было невозможно. К нему кинулся большой Бегемот, начал обнюхивать ноги и жалобно мяукать. Чехов не реагировал, а лишь виновато глядел на Коровьева, сзади которого клином выстроились Саша и Витя, сложив руки на груди. Солнце спряталось за облака, перекрыв любой источник света в этой квартире. Воздух окрасился серым, черный котенок слился со шкафом, небо за окнами показалось абсолютно белым и пустым. Чехов тяжело вздохнул, открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но тут же передумал и снова устремил взгляд в сторону от друзей. Тишина этих двух минут была равна шуму тысячелетия.

— Ты ничего не хочешь нам сказать? — наконец заговорил чей-то голос. — Оскорбляя Ваню, ты оскорбил всех нас. Мы ждем объяснений.

Адам дрогнул и обернулся, Булгаков вытаращил глаза и довольно улыбнулся. Витя, маленький и робкий Витя, не любящий спорить Витя, зависящий от Чехова Витя, Витя, которого никто не замечает, смело зашагал вперед, закинул голову вверх и облизнул бледные губы. Гордость и тепло разлилось по венам расстроенного прежде Коровьева, Базаров первый смог предъявить Жене что-то и прервать эту тишину, что уничтожала постепенно.

— Мне нет оправданий. Простите если сможете… Я просто слабый и неуверенный в себе человек. Мне стыдно. — разделяя каждое предложение паузой в несколько секунд, пробормотал Чехов.

— Мы тебя уже простили. Не стыдно признавать, однако мы подслушали, как ты ругался на этих троих и сделали выводы. — улыбнулся Базаров, в эти моменты казавшийся высоким и крепким как скала. Остальные подтвердили его слова довольными кивками.

— Где Ваня? — бегая глазами, прошептал Женя.

— В баре. Ушел, не доехав до квартиры. — Адам подхватил оборону Вити.

Чехов поднял глаза и шагнул назад к двери, пошатнувшись. Он знал, что просто так Есенин напиваться не уезжает, он знал, что жестоко поступил со своим лучшим другом, и в груди его разрасталось ужасное чувство. Чувство вины.

Есть прекрасное выражение- истина в вине. Понимать его можно по-разному, но все же «вино» тут уступает «вине». Нет чувства отвратительнее чем осознание, что какое-то ужасное событие произошло по твоей вине. В груди не достает воздуха, руки отказываются слушать тебя, а в голове стоят мысли о том, как бы все было хорошо, если бы не ты. Чехов представлял Ваню, склонившегося над рюмкой и понимал, что собственноручно загнал его в эту клетку, и осознание это уничтожало любые счастливые чувства. Ничего не говоря он ушел --">