Леонид Абрамович Юзефович - Обручение с вольностью

Спешу сообщить, что Мосцепанова звали Евлампием Максимовичем, был он отставной штабс-капитан и про­живал в Нижнетагильских заводах, принадлежавших тайному советнику Николаю Никитичу Демидову.

18 мая 1823 года явился ему ангел — весь в белом, как невеста под венцом, и велел: «Обличай!»

Произошло это после ужина, когда Евлампий Мак­симович сидел у окошка, обращенного в палисадник, и курил трубку. Далеко, возле Лисьей горы, побрехивали собаки, деловито трещал барабан в казарме горной ро­ты, и ничто, казалось, не предвещало события, должного произойти с минуты на минуту.

Ручной щегол Фомка гулял, охорашиваясь, по подо­коннику.

Евлампий Максимович бросил ему несколько табач­ных крошек. Фомка долго рассматривал их, склонив го­лову набок, но клевать не стал. Это Евлампию Макси­мовичу не понравилось.

— Ты мне во всем доверие иметь должен, — сказал он щеглу, — потому как я питатель твой.

Птенцом Фомка выпал из гнезда, крыло у него срос­лось неправильно, и летал он плохо — едва перелетал с забора на окошко. Самое существование его зависело от милостей Евлампия Максимовича.

— Ты, конечно, тварь неразумная, — продолжил тот. — Но я же от тебя не мысли требую, а чувствитель­ности... Так-то!

В палисаднике росли всякие кусты: бузина, сирень, смородина и тополек, который хотя к кустам не относил­ся, но по крайней молодости своей мог пока быть к ним причислен. Утром Евлампий Максимович велел дядьке Еремею вымести палисадник, но тот приказание испол­нил не до конца — оставил в углу, у калитки, сметенный в кучку мусор.

— Ереме-ей! — негодуя, крикнул Евлампий Максимо­вич.

Порыв ветра ворвался в палисадник. Шумно, как осенью, зашелестела листва, и пыльный столбик вырос на месте мусорной кучки. Закрутился, утолщаясь вверху, и вдруг расширился, набух, просветлел. Диковинное сия­ние заиграло в нем. Фомка с писком метнулся с подо­конника в этот столбик, который уже и столбиком нель­зя было назвать, скорее столпом. Метнулся так неистово, словно в сухих прошлогодних листьях и веточках, взме­тенных над палисадником, узрел нечто поразившее его птичью душу. А Евлампий Максимович увидел, как мед­ленно начал оседать этот столп. Он оседал, развали­вался, и белая фигурка проступила в нем.-

Евлампий Максимович вспомнил про стаканчик вод­ки, выпитый перед ужином, но тут же понял, что воспо­минание это никак не может объяснить происходящего. Уж слишком мал был стаканчик, чтобы после него могло такое привидеться. Хотя кто его знает!

Между тем фигурка походила на женскую, и лицо у нее было женское вроде — чистое и розоватое. И обра­щено было это лицо прямо к Евлампию Максимовичу. А Фомка отчаянно и неуклюже трепыхался в воздухе, нео­бычайно долго держась на лету, что Евлампий Максимо­вич успел-таки отметить в краткие эти мгновения.

Вскочив, он запустил трубкой в представшее перед ним видение. Трубка угодила в Фомку. Щегол пискнул, порхнул вверх и вдруг полетел выше и выше, попискивая трескливо и удивленно. А Евлампий Максимович, еще не успев удивиться неожиданной Фомкиной удали, услышал одно только слово, выплывшее из этого сияния: «Обли­чай!»

И понял, что ангел перед ним.

Сразу не стало ничего: ни сияния, ни белых одежд, ни Фомки, который уже ни на что не похожей точкой истаивал вдали, над кровлями нижнетагильских изб.

На этом месте следует прервать рассказ и честно признаться, что, может быть, всего этого вовсе и не бы­ло.

Но Фомка, опять же, улетел, исцелившись, а просто так, ни с того ни с сего, это произойти не могло — значит, что-то там такое все же было.

Только дело в том, что и Фомки-то, может, на самом деле не было. Во всяком случае, никаких свидетельств о его существовании не сохранилось.

А вот отставной штабс-капитан Евлампий Максимо­вич Мосцепанов точно был, о чем свидетельствуют соб­ственноручные его письма. Письма эти хранятся в синей потертой папке, а папка чйслится архивным делом № 504 в составе фонда 297-го и сбережена для