Елена А Чижевская - «Рублевский» жанр нашей литературы

касты «небожителей», а мог ведь возникнуть соблазн впасть в умиленное при­украшивание «родной» аристократии — хотя бы «назло» многолетней традиции изображать нас, белорусов, исключительно нацией мужиков. Так, поначалу и юный шляхтич Прантиш, воспитанный на «рыцарских идеалах» шляхетства, пропитан «по самую макушку» кастовыми предрассудками... Но автору истина дороже. Не идеализирует Л. Рублевская знаменитый «сарматский» принцип «равенства» в шляхетском сословии, не зависевший якобы от титула, состояния и должности. «Известно, шляхтич к шляхтичу должен обращаться «пан-брат», как к равному, независимо — магнат ты или «посконный», у которого ни одного холопа не имеется. Но в действительности шитый золотом кунтуш облезлому соболю не ровня. С братьями Володковичами, что с Радзивиллами водятся, столкнешься не в добрый час... сто и одна плеть обеспечены. Ни за понюшку табаку — так, для форсу».

Как известно, короля играет его свита. Так и за каждым большим паном тянулся огромный шлейф из мелкой шляхты, в чьи обязанности входило изо всех сил доказывать, что именно их пан — самый важный: сытный кусок за панским столом надо было отрабатывать. И издевки пана принимать как неизбежное при­ложение к тому сытному куску...

Распущенность магнатов, как следствие их полной безответственности и без­наказанности, прямо-таки вопиет. Вот старший брат будущего короля Станислава Понятовского, Юзеф, «по Варшаве в карете разъезжает в компании любовницы Юзефки... А та — в костюме Евы, прости Господи...». Вот полоцкий воевода Александр Сапега «добивается булавы польного гетмана литовского; говорят, дал кабинет-министру королевскому немерено денег... даже жену свою подослал к его сыну, чтобы своими прелестями одарила. Бесчестья огрёб, но ничего не добыл».

Резко выписан образ Иеронима Радзивилла — жестокого до безумия (или безумного до жестокости?). «Попасть в подвалы Радзивилла Жестокого — все равно что в пекло. Никто оттуда не выходил живым, узники разных званий гнили живьем. А пана еще и подбадривали крики и стоны заключенных — поэ­тому пыточное мастерство в его замках ценилось выше даже поварского. <...> Простых врагов князь приказывал зашивать в медвежьи шкуры да собаками травить. Но и подлизываться к нему опасно. Один слуга хотел было перед паном выслужиться, сказал, что имеет единственное желание — быть всегда на глазах у господина... Так тот приказал повесить его перед своим окном — чтобы сбылась мечта бедняги. Три жены сбежали от князя, намаявшись... »

При всем том князь Иероним — ценитель и покровитель искусства. Пользу­ясь этой «слабостью» своего несимпатичного персонажа (не все же ему пытать и казнить), автор не упускает возможности поближе познакомить читателя с таким необычным явлением, как крепостной театр. Почему необычным? В таком виде оно, пожалуй, имело место только у нас. Прежде всего, поражает разносторонняя талантливость выходцев из «мужичьей среды». «А какой талантливый местный люд, — восхищается директор-итальянец слуцкого театра. — Крепостная девуш­ка, выросла в черной избе, и вдруг — танцует, как античная богиня, и передает все тонкости переживаний царевны Навсикаи, всматривается в ожидании Одис­сея в мнимую морскую даль так, что светская публика плачет, смывая пудру. А та девушка и моря не видела!..» (Когда наш знаменитый поэт позднее написал известную строку «бо я мужык, дурны мужык», он вовсе не имел в виду мнение мужика о самом себе — таковым его удобно было считать многим другим... )

Однако каков покровитель — таково и искусство. Да, слуцкий крепостной театр Иеронима Радзивилла был одним из лучших театров Европы: с хорошей сценой, с передовой по тем временам машинерией, с прекрасными оперной и балетной труппами. И он же являл собой ужасающий образец подневольного искусства, опекаемого не знавшим удержу деспотом. «Князь может больного артиста выгнать на сцену, а если оплошает — посадить в карцер... Дети в балет­ной школе умирают без счета... Забирают их у родителей, крестьян и простых горожан, — насильно! На сцену жолнеров выводят! С оружием!»

Почему болеют и мрут артисты — становится понятным из описания репе­тиции, настолько убедительного, что мы словно присутствовали на ней сами: «...Спектакль представлял собой странную смесь оперы и военной подготовки... Артисты были при полном параде, как во время премьеры, и старались, как

--">