Лев Александрович Данилкин - Убит по собственному желанию

оригинальнее и эффективнее ― его Фандорин существует не только в связи с Москвой, но и внутри, бесспорно, наиболее стабильного и освоенного пространства из всех существующих в России ― литературе.

Романы о Фандорине представляют собой фактически сплошной центон из мотивов, сцен, реплик, характеров классической русской (и не только!) литературы. От Карамзина до Мисимы, от Шекспира до Булгакова, от Гомера до Куприна. Наиважнейший источник, кстати, все же должен быть обозначен ― Достоевский, главный русский детективщик. Дело не в количестве заимствованных мотивов (двойники, фальшивые биографии, газетные вырезки, клубы самоубийц, письма и скандалы ― все это досталось от Ф.М.)., а в том, что стержень насквозь цитатного акунинского текста ― авантюрный герой Эраст Петрович Фандорин. Авантюрных героев очень мало в классической русской литературе ― едва ли не Достоевским все и ограничивается. Все остальные слишком зависят в своем поведении от социальных, семейных, биографических и прочих мотивировок. С авантюрным же героем может произойти все что угодно ― он человек и только. Все остальное ― костюмы, маски, декорации. Авантюрный герой Фандорин, существующий внутри известных нам текстов, воспринимает их совершенно по-иному. То, что для нас, читателей, воспитанных на классических текстах, -драматургический прием, для него ― улика (звук лопнувшей струны или сорвавшейся бадьи в чеховской пьесе наверняка не случаен- чудит не автор и не звукорежиссер, а крадется преступник). Для нас ― психологическая деталь (кресла Собакевича и диван Манилова), для него ― вещественные доказательства. Для нас ― пейзаж, соответствующий настроению персонажей, для него ― место преступления. Для нас ― объемный характер, для него ― объект, принадлежащий к какому-либо психотипу и поэтому требующий особой методики дознания. Фандорин прочитывает литературу с помощью авантюрного кода ― обнаруживается много любопытного. Особые поручения Фандорина ― это как бы расследование литературных преступлений: можно легко представить себе, как он распутывает аферу с мертвыми душами, дело студента Раскольникова и обстоятельства гибели г-жи Карениной. Забавный способ обхождения с литературой.

Фандорин в некотором смысле чудовищно невежественен. Как Шерлок Холмс не знает, что земля ― круглая, так Фандорину, внутри литературы, на самом деле, существующему ,не приходит в голову поразмышлять над весьма интересными ситуациями, в которых он то и дело оказывается: может, права азазелевская старушка, может, зря влезли в дело Соболева? Эта литературщина, из которой ничего не следует, которая остается на уровне сюжета, ― многого стоит. Читатель ждет уж идеи, проклятого вопроса, диалога с Соней, Чертом, на худой конец, со старцем Зосимой ― но остается чистая цепочка событий, поддающаяся логическому осмыслению, прогнозу и анализу, но невозведению в статус общечеловеческой Прото-Ситуации (встреча со злом, человек на распутье и т.п. чушь) ― ничего лишнего.

Акунин -Тарантино наоборот. У того персонажи традиционно плоские начинали рассуждать о совершенно им не свойственных вещах; у Акунина напротив ― им бы пора уже как-то начать идеологизировать, воздуха в рот набрать да и выпалить все ― но нет, молчат, бесстрастные, играют в детектив. От этого «наивность» текста представляется многозначительной, а автор ― истинным убийцем. Вы и убили-с! ― хочется прошипеть ему после очередного изящного разрешения сложнейшей ситуации. Так оно, впрочем, и есть; но об этом после.

То, что пространство, в котором совершаются преступления, ― литература, обнаруживается сразу. Б. Акунин заимствует сцены, мотивы, типажи ― очень много из Достоевского, Гоголя, Лермонтова, Толстого, Пушкина и т.д. Удовольствие от чтения, от этой явной вторичности ― не в узнавании конкретных цитат и параллелей ― вот «Идиот», а вот «Герой нашего времени», а вот «Война и мир». Это вам не кроссворд из «Книжного обозрения». Так, скорее, задается ритм чтения: как нечто неновое, знакомое, домашнее, уютное. Характерно при этом, что фандоринское пространство ― Москва, с ее идущими еще от Толстого коннотациями неподдельности, настоящести, искренности; противоположен ей Петербург, где «идеи».

Отчего автором выбрана для Фандорина именно эпоха последней четверти девятнадцатого века? («Азазель» ―1876 год, «Декоратор» ― 1889). Прежде всего, наверное, потому, что

--">