Сергей Сергеевич Аверинцев - Духовная традиция Восточной Европы и ее вклад в формирование новой европейской идентичности

молодой итальянский граф из гоголевского отрывка 1839 года «Рим», возвращаясь в отечество из заграничных скитаний, переживает благочестивые чувства, какие вполне мог бы питать в аналогичной ситуации набожный россиянин: «Он вспомнил, что уже много лет не был в церкви, потерявшей свое чистое, высокое значение в тех умных землях Европы, где он был. Тихо вошел он и стал в молчании на колени у великолепных мраморных колонн и долго молился, сам не зная за что: молился, что его приняла Италия, что снизошло на него желанье молиться, что пробудилось было у него на душе, и молитва эта, верно, была лучшая…»

Италия, простосердечная и безотчетно, непосредственно молитвенная, противопоставлена охладевшим к вере «умным землям Европы» в точности так, как им обычно противопоставляется Россия. Внутри привычной славянофильской двучленной формулы на месте, нормально отведенном «святой Руси», оказывается Италия; уже то, что это возможно, говорит о многом.

У Федора Достоевского, чистый и целомудренный, то есть, очевидно, христианский идеал красоты, противостоящий «идеалу Содомскому», именуется на итальянский манер «идеалом Мадонны». Здесь трудно не вспомнить, что среди изображений Мадонны, созданных итальянским Высоким Возрождением, одно получило в истории русской культуры XIX-XX вв. совсем особое значение. Речь идет о картине Рафаэля, изображающей Деву Марию на облаках со святыми Сикстом и Варварой, находящейся в Дрезденской галерее и известной под названием Сикстинской Мадонны. Абсолютно невозможно вообразить русского интеллигента, которому не была бы известна эта работа. Великий русский поэт-романтик первой половины XIX века Жуковский посвятил ей прочувствованное мистическое истолкование, имевшее довольно широкое влияние. Не случайно репродукция Сикстинской Мадонны висела над смертным ложем Достоевского. Русский православный богослов Сергей Булгаков рассказывал, что его первая встреча с этой Мадонной в Дрезденской галерее в конце XIX века была им пережита как сильнейший импульс для возвращения к вере и в Церковь. Позже он, принявший уже после революции священнический сан и переживший изгнание из России, снова оказался перед знаменитой картиной — к ужасу своему он ощутил в ней недопустимую духовную двусмысленность; но русский мыслитель мог отторгнуть от себя Сикстинскую Мадонну лишь поистине с кровью сердца…

Фигура Беднячка из Ассизи оказывается особенно близкой русской душе: любовь к бедности и к природе и, прежде всего, к простоте души, отсутствие какой-либо изворотливости и властности. Хотя и не почитаемый официально Русской православной церковью, святой Франциск без всякого сомнения является одним из неофициальных заступников русской литературы.

А теперь я чувствую, что мне необходимо перейти от вечных материй к некоторым актуальным проблемам, конкретным и, скорее, прозаическим.

Вы знаете, что сегодня дипломатические отношения между Московским патриархатом и Ватиканом несколько натянуты. Слава Богу, религиозная жизнь церкви не сводится к политике ее руководства. На более глубоком уровне религиозной жизни можно наблюдать весьма отличные тенденции, многие из которых открывают дорогу надежде.

Я живейшим образом надеюсь, что политическим мотивам некоторых откровенно антикатолических поступков, которые, увы, в настоящий момент почти что обычны в публичном поведении иерархии Русской православной церкви, не суждено долгого века, и готов работать (и молиться) на благо улучшения настоящего положения дел. Но есть проблема, имеющая гораздо более общее значение для нашего глобализованного мира: я имею в виду трудности, спровоцированные некоторыми рефлексами быстрого перевоспитания человечества в либеральном духе в сознании тех, кто остался позади, и кому еще предстоит подвергнуться такому перевоспитанию.

Вы знаете, что такие кодовые слова современности, как «либеральный» и «либерализм» в приложении к системе ценностей приобретают очень различные значения. Я лично склонен считать, что право именоваться либералом зависит от отношения к собственным убеждениям, то есть от обязанности быть всецело верным своим «ценностям», но в то же самое время решительно не признавать навязывание этих «ценностей» другим с помощью того или иного вида физического или психологического насилия. Убеждения складываются совсем не

--">