Витторио Страда - У истоков «социалистического реализма» (горьковская концепция истории русской литературы)

следовало восстановить, так как в противном случае его высказывания об отдельных русских писателях лишились бы своей органичности и превратились бы в ряд вкусовых оценок. Напротив, отдельные оценки приобретают смысл внутри общей горьковской концепции, грешащей, при всей ее последовательности, свойственным марксизму догматизмом. Во всяком случае, Горький, как все марксисты, уверенный в том, что смотрит на историю русской литературы и на историю всего человечества с высшей точки зрения пролетариата - последнего и универсального класса, - высказывает весьма безапелляционные суждения, урезающие русскую литературу и сводящие ее к чересчур прямолинейной схеме, которая противоречит тому, в чем, по утверждению Горького, состояла ее особенность. Можно сказать, что сам Горький страдает самой убийственной формой «субъективизма», превращающего говорящий и выносящий суждения субъект, в данном случае его самого, в рупор Универсального и Абсолютного, в рупор пролетариата.

Сейчас мы можем перейти к рассмотрению лишь некоторых, наиболее значительных разделов, горьковской «Истории русской литературы», в частности, ее страниц, посвященных Гоголю, Салтыкову-Щедрину и разночинцам, в которых критерии горьковской критики четко обнаруживают свою прямолинейность.

Горький лишает Гоголя титула «основателя реализма в русской литературе», пожалованного ему Белинским и Чернышевским. Ведь и согласно знаменитой фразе, приписываемой Достоевскому, русская литература «вышла из гоголевской Шинели». Но для Горького «реализм в русской литературе был начат Пушкиным» (127), а «Гоголя-реалиста», автора «Ревизора» и «Мертвых душ», «сделал Пушкин» (124). На самом деле Гоголь никакой не реалист, так как реализм означает «объективное изображение действительности», в то время как у Гоголя, как у всякого романтика-«индивидуалиста», преобладает субъективный элемент: он «с детства носил в себе болезненное стремление к мистике» и только «случайно, руководимый Пушкиным, встал однажды на верный путь» и написал «лучшие свои произведения» - «Ревизор» и «Мертвые души», а все остальное у него - «выдуманное, болезненное, гнилое» (136) и как таковое должно быть отброшено. Но даже в «Ревизоре» и «Мертвых душах» «есть нечто от Гоголя-романтика, плохо (…) считавшегося с действительностью и недостаточно объективно наблюдавшего жизнь» (125). Это не отменяет, допускает Горький, значения «Ревизора» «как исторического документа и образца литературной техники» (126). Но если Гоголь, как реалист, пользуется незаслуженно раздутой славой и в этом отношении решительно уступает Пушкину, то и как сатирик он далеко не образец и ему следует несомненно предпочесть Салтыкова-Щедрина. «И сатира, - говорит Горький, - должна быть объективна и сатирик не должен закрывать глаза на искры, сверкающие во тьме, - ибо всякая искра способна родить яркий огонь»^{note 5} (127). Щедринский «смех» совершенно иной, не болезненный, а «нечто более оглушительное, правдивое, более глубокое и могучее» (270). Это объясняется тем, что Щедрин «шел в ногу с жизнью, ни на шаг не отставая от нее, он пристально смотрел в лицо ей и - горько и пророчески хохотал надо всеми и всем» (270). Решающую роль для Горького играет нелюбовь Щедрина ко всяким народническим утопиям и его критика либеральной интеллигенции.

Народнические и либеральные иллюзии становятся мишенью полемики Горького, который не останавливается перед развенчанием таких кумиров русской интеллигенции, как Чернышевский и Писарев. Мы остановимся лишь на критике романа Чернышевского «Что делать?» и, в частности, центрального героя этого романа - революционера Рахметова. Рахметов, пишет Горький, «сделан (…) из той русской слякоти, которая называется «совестью»; к совести примешана наивность и еще христианский аскетизм» (228). «Чернышевский, написав Рахметова, поставил пред Россией некую нелепейшую выдумку» (228), и «правящие круги» царской России потешались над этим «чучелом». Смеяться над Рахметовым, который был «так свят и так глуп» (229), говорит Горький, бюрократия имела все основания.

Еще резче Горький отзывается о Писареве. В отношении к Чернышевскому, при всей презрительности отзыва о «Что делать?», Горький снисходительнее и благосклоннее, но он камня на камне не оставляет от Писарева, как представителя крайнего индивидуализма: не заметив ловушки, которую поставил Тургенев образом Базарова в

--">