Сальвадор Дали - Дневник одного гения

к
небу, подобно вертикальному мистицизму или вертикальным испанским
профсоюзам[16].
И если Ницше, вместо того чтобы укрепить меня в атеизме, заронил в
мои мысли первые вопросы и догадки касательно предмистического
вдохновения, которое обрело вершинное воплощение в 1951 году, когда
я писал свой «Манифест»[17], то его индивидуальность, его усатость и
волосатость, его бескомпромиссное отношение к слезливым и
оскопляющим добродетелям христианства внутренне способствовали
развитию моих антисоциальных и антисемейных инстинктов, а также
помогли мне создать свой внешний облик. После прочтения
«Заратустры» я отрастил лохматые бакенбарды, доходившие до уголков
губ, а мои эбеново-черные кудри до плеч вполне могли соперничать с
женской прической. Ницше разбудил во мне идею Бога. Но архетипа,
который он предложил мне для преклонения и подражания, оказалось
вполне достаточно, чтобы моя семья извергла меня из своего лона. Я
был изгнан, так как слишком старательно изучал и слишком буквально
следовал атеистическим и анархическим наставлениям книг из
библиотеки отца, который к тому же не мог смириться с тем, что я
превзошел его во всем, а главное, с тем, что богохульства мои были
куда забористей, чем его.

Четыре года, предшествовавшие моему исторжению из семьи, я прожил
в состоянии постоянного и предельного «духовного ниспровержения». То
были для меня четыре поистине ницшеанских года. Для того, кто не жил
в подобной атмосфере, мое тогдашнее существование покажется
непостижимым. То был период, когда меня посадили в тюрьму[18] в
Жероне, когда одна из моих картин была отвергнута барселонским
Осенним салоном за непристойность, когда мы с
Бунюэлем[19] подписывали сочиненные мной оскорбительные письма
врачам-гуманистам, а также самым уважаемым людям в Испании,
включая и нобелевского лауреата Хуана Рамона Хименеса [20]. В
большинстве случаев все эти демонстрации были совершенно
безосновательными и несправедливыми, просто таким способом я
пытался проявить свою «волю к могуществу» и доказать себе, что
угрызений совести для меня пока что не существует. А вот
сверхчеловеком для меня предназначено было стать даже не женщине,
а сверхженщине, которую зовут Гала.
Когда сюрреалисты узрели в доме моего отца в Кадакесе только что
написанную мою картину, которую Поль Элюар [21] окрестил «Мрачная
игра», изображенные на ней скатологические[22] и анальные элементы
вызвали у них страшное негодование. А главное, Гала осуждала ее со
страстью, которая тогда меня изрядно разозлила, но потом-то я
научился восхищаться ею. Я как раз подумывал вступить в группу
сюрреалистов, но прежде собирался тщательно изучить ее, разобрав по
косточкам все их лозунги и идеи. Судя по тому, что, как мне казалось, я
понял, речь там шла о спонтанной записи мысли без всякого
рационального, эстетического или нравственного контроля. Однако не
успел я еще стать с самыми искренними намерениями членом их группы,
как мне уже устанавливают принудительные ограничения вроде тех,
какими сковывает меня мое собственное семейство. Гала была первой,
кто предупредил меня, что среди сюрреалистов я буду страдать от тех
же самых запретов, что и в любом другом объединении, и что, по сути
дела, все они обыкновенные буржуа. Моя сила, как виделось ей, должна
состоять в том, чтобы держаться на равном удалении от всех
художественных и литературных направлений. С редкостной интуицией,
превосходившей в ту пору мою, она утверждала, что, обладай любой
член группы моим оригинальным методом параноидально-критического
анализа, этого ему было бы достаточно, чтобы создать свою
собственную школу. Но мой ницшеанский динамизм не желал
прислушиваться к увещеваниям Галы. Я категорически отказывался
рассматривать сюрреалистов как очередную литературнохудожественную группу, одну из многих. Я верил, что они способны
освободить человека от тирании «практичного, рационального мира». И
я стану Ницше иррационального. Я, неистовый рационалист,
единственный знал, чего я хочу: я не покорюсь иррациональному во имя
иррационального, не предамся пассивному иррациональному

нарциссизму, как все прочие, нет, я буду сражаться ради «завоевания
иррационального»[23].
И вот, напитавшись всем тем, что напубликовали сюрреалисты вкупе с
Лотреамоном[24] и маркизом де Садом [25], я, --">