Анатолий Васильевич Петухов - Сить - таинственная река

по-настоящему стало страшно в этой давящей холодной мгле.

Но вот боль в ушах отступила, давление ослабло, и сквозь сомкнутые веки проступила сумеречная желтизна.

В следующее мгновение реке вытолкнула Гуся на поверхность.

Водоворот остался позади. Крутой, поросший кустарником берег вот он, рядом. Гусь услышал, как заорали,

завопили на противоположном берегу ребята, и ему сделалось легко, и даже лихорадка унялась.

Он перевернул тяжелый дощаник, положил на дно весла, что лежали под лодкой, и столкнул посудину на воду.

Лодку относило течением, и ребята, неся одежду и портфель Гуся, перебегали с места на место, стараясь

угадать, куда именно он пристанет.

Посиневший от холода, весь в пупырышках, Гусь, наконец, причалил к берегу. Сережка Шумилин, брат

Таньки, рыжеголовый и веснушчатый, с готовностью протянул Гусю одежду.

— А Танька думала, что ты утонул! — сказал он, восхищенно глядя на Ваську,

— Она даже заревела! — добавил Толька Аксенов. — Это когда тебя в кружало затянуло.

— И ничего его не затянуло! Он сам нырнул, — возразил Сережка.

— Ага, сам! Ну-ка ты попробуй нырнуть, так узнаешь! — насмешливо сказал Толька.

— Конечно, сам! — не сдавался Сережка. — Гусь, скажи, сам нырнул или тебя затянуло?

— Д-давай сап-поги, — и Гусь, у которого от холода клацали зубы, протянул руку. Ему было приятно, что

Танька напереживалась за него: это хорошо, меньше будет задаваться.

Гусь обулся и только после этого ответил:

— Сам нырнул. Да и тянет туда здорово.

— Ну вот, я же говорил, я же говорил!..— обрадовался Сережка.

Вовка Рябов, черноголовый, как цыган, младший из ребят — он учился в пятом классе — тихо спросил:

— Скажи, а там, в кружале — страшно?

— Нырни и узнаешь, — усмехнулся Толька. Он был убежден, что Гусь, если ему и было страшно, не

признается в этом.

Но Гусь сказал:

— Страшно. Темно и давит со всех сторон, аж в ушах больно...

На пути от реки Гусь объявил, что завтра на рассвете отправится вверх по Сити на целых три дня.

— Тебе хорошо, — вздохнул Сережка. — Куда захотел, туда и пошел.

— А тебя кто держит? От мамкиного подола боишься опуститься?

Сережка покраснел, но промолчал. За брата заступилась Танька.

— Ты его не подговаривай! Все равно не пойдет. И нечего подолом укорять.

— Не укоряю и не подговариваю. И с собой никого не зову. А то возьмешь такого слабака — и тащи его на

себе.

— Это меня-то тащи?! — возмутился Сережка, и глаза его округлились. — А помнишь, на Малеевку

ходили? А на Мокрое болото?..

— Помню, помню.

— И сейчас бы пошел, если бы не к ночи.

— То-то, и оно! Без ночевки и дурак пойдет.

— Возьми меня! — вдруг сказал Толька Аксенов.

— На трое суток пойдешь? — недоверчиво скосил глаза Гусь. Тольку он считал трусишкой и никак не ожидал

от него такой решимости.

— А что? Запросто.

— Ox и задаст тебе отец, — сказала Танька.

— Ты-то молчи, тебя не спрашивают. Отец сам рассказывал, что, бывало, неделями в лесу пропадал.

— Он пропадал, а тебе задаст! — подзадоривала Танька, которой не хотелось, чтобы Гусь ушел в лес один

на все дни первомайских праздников.

— Ты что его пугаешь? — обернулся Гусь к Таньке. — Или сама хочешь со мной идти? Идем! Тогда уж

никого не возьму, и засмеялся.

— Дурак! — вспыхнула Танька. – С тобой я и в школу-то одна не пошла бы, но то, что в лес!

— Конечно! — хохотнул Гусь, — Я же не моряк с Балтфлота. Тебе ли водиться с оборванцем и шпаной, —

он сплюнул сквозь зубы.

— Бессовестный ты! Нахал! — Танька остановилась, возмущенная. — Девочки, отстанем от них! Пусть

вперед уходят.

Три девчонки, каждая из которых была моложе Шумилиной, заканчивающей восьмой класс, молча обступили

обиженную подругу и недружелюбными взглядами проводили ребят,

— Хвастун и зазнайка! Подумаешь,

--">