Илья Львович Дворкин - День начинается утром

Дворкин Илья Львович День начинается утром

Началась война

Война началась ночью или рано-рано утром. Костик ещё спал. Прибежала соседка и закричала, чтобы включили радио.

Потом все слушали, а бабушка плакала и говорила, что она всё знала наперёд. Потому что позавчера разбилось большое зеркало.

Костик услышал про зеркало и быстро закрыл глаза. Ждал. Но бабушка не стала его ругать. Она ещё раз повторила про зеркало и про несчастье и пошла разжигать примус.

А потом побежали вприпрыжку, поскакали суматошные странные дни. Жизнь сразу изменилась. Раньше Костик думал, что взрослые не умеют плакать. Оказалось, — умеют. Взрослые стали много плакать. Больше, чем дети.

Казалось бы, чего плакать, слушая радио? А они плакали. И просто так плакали. Без радио.

В город откуда-то понаехало много народу. К дому Костика часто подходили люди, просились переночевать. Люди были разные, но чем-то удивительно похожие. Бабушка стелила им на полу.

Они сразу ложились и начинали рассказывать про бомбёжку. И плакали. Костик пробовал поговорить с их ребятами, но они были неразговорчивые. Они сразу засыпали.

Это были беженцы.

* * *

Вдруг дед Костика стал военным. Здо́рово! Дед не очень старый, не седой даже. А в пилотке он — как настоящий командир. На петлицах у него рогатки, лиры называются, потому что дед Костика — музыкант.

Он играет на самой большой трубе. На тубе. Когда дед дома, она лежит в углу, свернувшись кольцами, как удав, поблёскивает металлическими боками. Это такая большущая труба, что Костик заползал в неё, когда был совсем маленький.

Теперь дед бывал дома редко. Костик его очень ждал. Дед приносил удивительную кашу в плоском котелке. Вкуснее этой каши Костик ничего не ел. Каша всегда была немножко подгорелая. Дед говорил, что ему разрешают выскрёбывать котёл. Это были поскрёбыши. Очень вкусные поскрёбыши.

Дед как-то особенно, по-военному па́хнул. Очень приятно — табаком, кожей, ваксой и ещё чем-то.

Костик надевал его пилотку и шёл на улицу. Пилотка оттопыривала уши, Костику приходилось придерживать её сзади.

Дед приходил ненадолго, он всегда торопился. Потому что это был военный дед.

Война, война… Это слово слышалось на каждом шагу. Война, война… На улицах, дома, по радио — всюду было это слово. И постепенно оно стало привычным, таким же, как все остальные слова.

Маму Костик видел всё реже и реже. Она работала в госпитале. Приходила — и сразу валилась на кровать. И засыпала. Как беженцы.

Мама раньше была молодая и весёлая. Она даже в футбол играла с Костиком. Соседи только головами качали. А теперь она стала взрослой. Даже бабушка её слушалась.

Море

Костик жил недалеко от порта, рядом с морским вокзалом. Морской вокзал — это такой светлый дом с башенкой. На башенке мачта с разноцветными морскими флагами. Флаги хлопают и весело трепыхаются на ветру.

Как у всех приморских ребят, вся жизнь Костика, сколько он себя помнил, была связана с морем.

Как-то прошлым летом сидел он на старой деревянной свае. Ловил бычков и зеленух. Солнце уже садилось. По бульвару толпами ходили курортники. Играл духовой оркестр. И не было никакой войны.

А зеленухи клевали как сумасшедшие.

Кто-то сел на парапет прямо над Костиком, и мужской голос сказал:

— Море! Это изумительно! Посмотрите, Симочка, как оно прекрасно! Всегда! В штиль и в бурю. Особенно я обожаю бурю. Это воплощённая поэзия! Одиннадцать месяцев я тоскую по этим волнам в нашем пыльном Житомире, и только один месяц я с ними! И с вами, Симочка! Вы и море!

Потом они начали целоваться, и стало неинтересно.

Но Костика поразило то, что он услышал. Какие слова! «Во-площённая»! Даже не выговорить!

Он никогда не задумывался — красивое море или нет. Море — оно… море. Как мама, --">