Николай Степанович Винграновский - Первинка

Миколка обошёл их и раз, и второй и, оглянувшись, нет ли кого поблизости, быстро прошептал:

— Тётя, а сколько вы за неё просите? Так, чтоб отдать?

У тётеньки текли из глаз слёзы — то ли от ветра, то ли бог знает от чего. Не глядя на Миколку, тихим простуженным голосом она сказала:

— Отдам за сто пятьдесят.

— А она хоть доится?

— Три стакана в день.

— Тётя, — сказал Миколка. — Мне ещё далеко идти. Берите скорей свои деньги, а то поздно уже.

Миколка присел, вынул из-за пазухи деньги и на коленке красными тридцатками отсчитал все сто пятьдесят тысяч. Каждые пятьдесят тысяч мать перевязала верёвочкой, так что три раза по пятьдесят — и корова твоя. Да ещё пятьдесят в запасе!

— Нате, тётенька.

— А ты-то откуда будешь? Как же тебя одного послали?

— Да я из Кумаров, слыхали? Мамка больная, на печке лежит, да двое малышей. А батю с войны ждём. Берите! Берите!

Пока тётенька, шевеля сухими губами, скрюченными пальцами пересчитывала деньги, Миколка ещё раз осмотрел коровёнку. Теперь она была своя, домашняя, и теперь она понравилась ему на всю жизнь, и так понравилась, что, откуда ни возьмись, вдруг и духи снова запахли под носом. Миколка глянул в коровьи глаза и спросил:

— А как тебя зовут?

Коровёнка мигнула, в глазах её, тёмно-голубых, что-то мелькнуло, а что — не разобрать.

— Ну, сынок, бери её и веди да присматривай там за ней дома. Она у меня смирная, не билась, не бодалась, ела что давали. — И тётенька отдала Миколке верёвку и клочок прошлогодней травы.

— Пойду, — сказал и Миколка, — а то скоро стемнеет.

Он взял верёвку, и коровёнка послушно пошлёпала за ним по серой базарной земле домой, в Миколкино село.

Они отошли далеко и уже издали оглянулись — тётенька стояла на том же месте и глядела им вслед, вытирая слёзы.

— Тётя! — крикнул Миколка. — А как же её зовут?

— Первинкой, сынок, Первинкой…

По улицам городка прошли они спокойно. Напрасно Миколка набрал полные карманы камней: собак в городе почти не осталось — одних перестреляли, другие разбежались, попрятались с перепугу по лесам и оврагам. Миколка с Первинкой вышли на дорогу, и тут началась ужасная грязь.

Убегая, немецкие танки и машины изгрызли, измяли землю. Чуть не на каждом шагу Миколкины чуни засасывало грязью, и пока он выдёргивал одну — увязала другая. Хоть плачь!

Вечерело, темнело прямо на глазах. Брошенные по краям дороги в грязи и болоте немецкие танки и машины казались сейчас особенно страшными. Казалось, в них кто-то есть, кто-то сидит и смотрит.

Первинка прижималась к Миколке и мелко дрожала, когда они проходили мимо убитых коров и лошадей.

Так они шли вдвоём, пробираясь между танков и пушек, мимо перевёрнутых машин, обгоревших телег. Тихо и пусто было на дороге и в степи.

Кое-где возле машин валялись разбитые, медью окованные сундуки со всяким добром — цветастыми рушниками, хромовыми сапогами, и Миколка знал, что ничего трогать нельзя — заминировано.

Пахло какими-то лекарствами, горелой шерстью.

Первинка еле плелась, а Миколка нёс уже чуни в руке, шлёпал валенками прямо по грязи.

Впереди показался холм с каменным древним крестом. Этот холм с каменным крестом обозначал половину дороги.

На небо вышли звёзды, грязь под ногами немного подмёрзла.

Взошёл красный месяц, и в свете его танки сразу стали огромными. Казалось, вот-вот загремят, начнут палить.

Миколка побежал бы домой, если б не пудовые, разбухшие валенки.

Но вот и половина дороги, полпути. При свете луны видны в каменном кресте дырки от пуль. Но что это? Под крестом у сгоревшей машины стоит кровать!

Тёмная широкая кровать с золотыми спинками стоит под крестом у дороги.

Спину Миколкину продрало морозом: шёл утром на базар — кровати не было. Кто же поставил её сюда?

Миколка стал внимательно присматриваться к «тигру» — немецкому танку, черневшему за крестом в кювете, — к самой кровати — нигде никого.

Светит червонный месяц над холмом, и тишина такая тихая, что даже холодная.

Миколка подошёл к кровати. Кровать — пустая, ни подушки на ней, ни одеяла, только доски, иссечённые пулями, да золотые спинки блестят при луне, как чёртовы очи.