Владимир Алексеевич Кропотин - Коридоры памяти

Владимир Кропотин Коридоры памяти

Горечь и мед^[1]

Признаюсь, я не очень люблю читать современные книги. Может быть, потому, что чтение «текущей литературы» — моя профессия, обязанность. Вид вздымающихся к потолку магазинных полок, забитых новинками, вызывает у меня уныние — все это мне следовало бы прочесть, разобрать, оценить. Но ведь заранее известно: не могут сотни гениев или — будем скромнее — талантов разом схватиться за перо и выдать к концу года по замечательному роману. Из всех этих книг, призывно мерцающих корешками, останутся жить в человеческой памяти, или, как говорят исследователи, в большом литературном времени, одна-две, в лучшем случае — пять.

Как отличить такие книги сразу же, не дожидаясь суда истории? Это трудно, хотя и возможно, если приглядеться, вчитаться, вдуматься. Большинство новинок похожи как две капли воды. Разница в объеме, жанре, а так — герои одни, разве что откликаются на разные имена, схожие сюжеты, одна на всех незамысловатая мораль. Будущее не за такими книжками-близнецами. Оно принадлежит одиночкам, ни на кого не похожим, дерзким, неудобным, трудным для чтения.

Впрочем, среди книг, как и среди людей, есть такие, чья оригинальность — только цветная, привлекательная наклейка на серой основе. Подлинная неповторимость далека от кокетливого самовыпячивания. Скорее, это как беда — нечто такое, что невозможно прикрыть, утаить. Нечто до неприличия личное.

В одной из бесчисленных редакций, где побывала рукопись книги Владимира Кропотина, дама, прочитавшая ее, благовоспитанно поджала губки: «Конечно, талантливо, но ощущение такое, что в комнату вошел голый человек. Понимаете, совершенно голый!» Еще бы не понять — редакционная дама привыкла к тому, что авторы одевают свое детище в одежду с чужого плеча, из ящика с литературным реквизитом, столь же пыльным, как и театральный. И вдруг — ничего чужого. Какой ужас, да он же голый!

Успокойтесь, в книге В. Кропотина нет неприличного ни в прямом ни в переносном смысле. Неприличного — нет, занимательного сколько угодно. Вы знаете, как человек летает? Не на самолете и не на планере — раскинув руки, свободно паря в ночном воздухе. Если не знаете, не пробовали, почитайте «Коридоры памяти»: «Он облетел все училище, видел освещенную фонарями центральную аллею и уходящий в надвигающуюся темноту стадион, огонь в окне проходной и непроглядный безмолвный сквер, блеснувший дробной серебряной россыпью бассейн и глухую, как окраина, погруженную во тьму Стрелковую улицу за стеной училища. Он подлетел к черному, едва узнаваемому пятну гаража, хотел было лететь дальше, но там нигде не было света, и он вернулся к казарме, сел на подоконник. Перед ним был тополь, косо освещенный фонарем у подъезда. Верхушку дерева можно было потрогать».

Удивительная книга. Но не только потому, что в ней много необычного. Скорее, напротив — она поражает тем, что обыденное, не замечаемое в каждодневном быту автор умеет увидеть будто в первый раз. Как завораживающее чудо природы. Ну вот, например, прогулка на речку. Маленький мальчик первый раз идет с мамой купаться. Перед ними встает лес. Как в сказке — стеной. И мальчик пугается: они же натолкнутся на эту громаду, но — «деревья вдруг стали отделяться от стены одно за другим, подниматься и плыть по небу».

Можно посмеяться над наивными опасениями мальчика. А по-настоящему следовало бы изумиться мастерству художника, увидевшего лес так, как его впервые в жизни видит малыш, открывающий богатство и красоту мира. Нужно восхититься щедростью человека, подарившего нам этот миг откровения, обретения земной красоты.

Пейзажи В. Кропотина поражают. Впрочем, это даже не пейзажи, обстоятельно выполненные. Один-два штриха — и картина готова: «Но вот трава потеряла цвет, залегшая по окраинам темнота стала приближаться, небо пропало». Какое чудо: трава потеряла цвет! В удивительной детали отразилась тысяча примет угасающего дня. Но откуда, с какой точки это увидено? Разве что кузнечик так смотрит на мир — сквозь лес высоченных стеблей, на которых отражаются дневные краски. А мы привычно приминаем эту траву подошвами. И не заметили бы померкших травинок, если бы не художник, обладающий во сто крат более острым, чем у нас, --">