Анатолий Георгиевич Алексин - Бывшему другу

Алексин Анатолий Бывшему другу

Анатолий Георгиевич Алексин

БЫВШЕМУ ДРУГУ

Ты, наверно, очень удивлен тем, что после нашего возвращения с Волги я словно бы забыл твой адрес и телефон.

"Вот, - думаешь, - человеческая неблагодарность: жил в моем доме, спал на моей постели; ел за моим столом, моя мать ухаживала за ним, предупреждала каждое его желание а вернулся в Москву - и сразу испарился, исчез... Ни слова признательности!" Думая так, ты не прав. Я уже послал твоей матери три письма...

Я поклонился ее рукам, то легким и нежным (помнишь, как она врачевала мою обгоревшую под солнцем спину?), то ловким и быстрым (помнишь, как она взбивала пену в корыте, как полола грядки за домом?). Я поклонился ее голосу - то тихому, когда она боялась разбудить нас или помешать нашей шахматной игре, то звонкому, приветливому ("А у меня уж и стол накрыт!"). Ее глазам, таким добрым, искусно скрывающим душевную тревогу и грусть. Я поклонился ее сердцу, которое любит весь мир, потому что ты, ее единственный сын, живешь в этом мире.

Да я послал твоей матери три письма! Я написал ей и за себя и за тебя... Ведь сам ты, кажется, почти никогда ей не пишешь. В шкатулке, как самую большую драгоценность, хранит Анна Филипповна твое единственное за весь год письмо: "Я забыл дома библиотечную книгу. Она называется "Сага о Форсайтах". Лежит, кажется, в левом верхнем ящике. Только не потеряй страницы - книга старая и вся рассыпается". Вот и все. Помнишь, оправдываясь, ты сказал, что не умеешь и не любишь писать письма? Однако же ты чуть не каждый день атаковывал посланиями Марину. Она и читать, наверно, не успевала. Значит, умеешь?..

Сказал бы уж точней: "Не люблю писать матери". Впрочем, ты ведь не только писать, ты и разговаривать-то с ней не очень любишь. Меня, помнится, обжигали твои ленивые, словно в пространство брошенные фразы: "Эх, если бы сейчас скатерть-самобранку! Да полную яств!", "Уж полночь близится..." Твоя постель расстилалась "сама собой", и "сам собой" накрывался стол. Тебе не нужно было скатерти-самобранки и ковра-самолета: все это заменяла тебе маленькая сухонькая женщина, которая так искусно владеет волшебством материнской заботы.

Помнишь, когда ты кончил аспирантуру, твоя мать приехала в Москву? И как раз была встреча Нового года. Все сидели за столом, а она, накрывшая стол, устроившая все это торжество, была на кухне. Только в самый торжественный момент, в двенадцать часов, ты милостиво позвал ее в комнату. Ты стеснялся ее. И перед тем как позвать, долго предупреждал нас: "Всю жизнь прожила в деревне. Сами понимаете..." И виновато поглядывал на Марину.

Но ты не знал нашу Маринку!

Сейчас ты никак не можешь понять, почему Марина перестала встречаться с тобой, почему не отвечала на твои письма. Сколько раз, гуляя по лесу, мы ломали голову над этим вопросом! Сколько раз ночью, лежа в постелях, перешептывались, стараясь постичь Маринино сумасбродство!

А недавно, совсем на днях, она мне все рассказала...

Помнишь, тогда, после Нового года, кажется, дня через три, у твоей матери был тяжелый сердечный приступ (думаю, переутомилась, готовя наше новогоднее торжество).

И в тот же день вы с Мариной должны были пойти на концерт Рихтера. Марина, стоя в коридоре, слышала, как ты на ходу крикнул матери: "Если будет очень плохо, постучи в стенку соседу. Он дома!" Марина ничего не поняла. Только позже, в консерватории, ты ей все объяснил. И в этот же вечер ты потерял ее навсегда. Ты восторгался, с какой силой и с какой легкостью ударял по клавишам Рихтер, а она слышала другие удары, слабые и беспомощные... Ей казалось, что вот сейчас, в эту самую минуту, стучит в стенку твоя мать, а сосед заснул и не слышит.

И еще хочу сказать: напрасно ты стесняешься своей матери. Сколько раз за это лето я часами беседовал с ней!

И если бы ты знал, как хорошо, как тонко она все чувствует и понимает! Она каждый раз хвалила тебя - и больше всего за то, чего в тебе нет: за сыновнюю любовь, и заботу, и ласку.

Это - ее мечта. Быть может, самая большая и последняя мечта в жизни. И ведь как легко тебе воплотить эту мечту в жизнь! Почему же ты не хочешь? Почему? Всякий раз, когда я заговаривал с тобой об этом, ты отшучивался. И шутки твои были глупы, как все неуместные шутки.

Анна Филипповна постоянно горевала о твоем пошатнувшемся здоровье, о твоих нервах. Я знаю, почему она выбрала именно нервы: боялась, что ты сорвешься, нагрубишь, надерзишь ей в моем присутствии, - и вот .заранее оправдывала --">