Илья Львович Дворкин - Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы

КОСТЁР В СОСНОВОМ БОРУ

1. Разговоры с папой и мамой

Митька размышлял.

Он размышлял о том, какие всё-таки странные люди эти взрослые. Ну папа, про него особый разговор, он вообще странный, даже взрослые про это говорят, даже мама. Он с самого детства Митьку приучил ко всяким своим розыгрышам и каверзным вопросам. На него непривычно как-то обижаться.

Но мама тоже хороша.

На днях стала заставлять Митьку мыть уши и пугает.

— Вот гляди, — говорит, — не пустят санитары в класс, будет тебе позор на целых три дня. С грязными ушами ты не октябрёнок, а поросёнок.

А того-то не знает, что теперь во втором классе санитаров нету.

Вообще-то они есть, конечно, только они называются по-другому, это третья звёздочка, называются они «Айболиты». Митька и говорит:

— У нас, — говорит, — теперь санитаров нету, они теперь звёздочка «Айболитов».

— Ну ты-то у меня наверняка в звёздочке «Бармалеев», — говорит мама и смеётся.

Потом видит, Митька плечом дёрнул, перестала смеяться.

— Ты, Тяша, на меня не обижайся, — говорит, — ты мне толком расскажи, что это за звёздочки такие, впервые слышу.

— Ну, понимаешь, мы же октябрята, должны делать всякие дела, ну эти — хорошие, мы соревнуемся — у кого пятёрок больше и этих самых дел. У нас шесть звёздочек, в каждой пять человек. Сколько всего будет? — задал Митька каверзный вопрос.

Мама задумалась. Мама у Митьки «гуманитарий с языком». А проще сказать, она английский язык изучала и теперь переводит книжки. Не в том смысле переводит, что портит, а в том, что английские книжки по-русски пересказывает.

И потому с таблицей умножения у неё неважно. Мама говорит, что у всех гуманитариев неважно.

Но одно мама (и, наверное, все гуманитарии на свете) знает твёрдо: пятью пять — двадцать пять.

— Погоди, погоди, — говорит мама, — значит, так: пятью пять — двадцать пять, а пятью шесть — это двадцать пять и ещё пятёрка — значит, тридцать. Тоже мне задачка! Я такие задачки, как орехи!

Мама сказала это очень гордо, но потом опечалилась, покачала головой:

— Многовато вас всё-таки! Как только с вами, обормотами, Таисия Петровна справляется — ума не приложу! Святая женщина! Мученица.

А Митька ей:

— Так у нас же теперь звёздочки! Теперь ведь с нами в десять раз проще! Почти никаких мучений, почти одна радость!

— Почему это вдруг? — спрашивает мама.

— А потому, что мы сами теперь с собой за дисциплину боремся целыми днями.

— Ну и как? Получается? — спрашивает мама.

— Вообще-то… вообще-то, если правду сказать, пока не очень… Но, я думаю, получится когда-нибудь!

— Я вижу, как у тебя получается, сама вчера в дневнике подписывалась под красивыми словами: «Безобразно вёл себя на уроке. Ударил соседа по голове учебником «Родная речь».

— Так я ж потому и ударил, — кричит Митька, — что боремся за дисциплину! Мы боремся не покладая рук, а этот Филиппов болтает на уроке!

Мама засмеялась.

— Тяша, ты мой Тяша, чудак ты человек! Ну ладно, забудем. Ты-то сам в какой звёздочке?

— Мы «Светлячки».

— А что вы должны делать?

— Светить!

— Кому? — удивляется мама.

— Всем!!!

— Как фонарики, да?

— Опять смеёшься, — обижается Митька, — это же в переносном смысле, помогать, значит, всем, светить, в общем.

— Ну, свети, родной, свети! Это хорошо, когда тебе кто-нибудь светит…

Мама задумчиво улыбнулась и отошла.

А Митьке так захотелось кому-нибудь, сейчас же вот, немедленно посветить, что он пошёл и вымыл свою чайную чашку…

2. Собрание

Назавтра в Митькином классе было собрание. И там такое сказали, что у всех невольно пораскрывались рты.

Вот что там сказали. Пионервожатая, самая главная, сказала. Там и учительница была, Таисия Петровна, но говорила больше пионервожатая, --">