Лео Брюс - Дело для трех детективов

Лео Брюс Дело для трех детективов

Макбет

  Да, ночь была тревожной.

Ленокс

  За весь свой краткий век не помню ночи,

  Подобной ей.

           Возвращается Макдуф.

Макдуф

  О ужас, ужас, ужас!

  Ни языком не высказать такое,

  Ни сердцем не постигнуть.

Макбет и Ленокс

  Что случилось?

Макдуф

  Злодейство все пределы перешло:

  Господний храм взломал убийца гнусный

  И жизнь его помазанной святыни

  Кощунственно похитил.^[1]

ГЛАВА 1

Не стану делать вид, что тем вечером в атмосфере было что-то зловещее. Ничего такого, что, как считается, предшествует преступлению. Никто не выглядел скрытным, никого не застали в процессе ссоры, никакие таинственные незнакомцы не шатались около дома. Хотя впоследствии, как вы легко можете предположить, я снова и снова перебирал в уме события того дня, я так и не смог припомнить ничего, что могло бы служить предупреждением, — вообще ничего экстраординарного ни в чьём поведении. Именно поэтому случившееся стало для меня таким потрясением.

Я, конечно же, помню — и у меня имеется хорошая причина, чтобы помнить, — что за коктейлями мы обсуждали преступление как таковое. Но мы обсуждали его абстрактно, и разве можно было предположить, что это обсуждение будет иметь какое-либо отношение к последующим событиям?

И я даже не могу сказать наверняка, кто начал обсуждение этой темы. Возможно, если я или кто-либо другой сумел бы это вспомнить, это помогло бы нам понять, что произошло позже. Потому что это обсуждение, как вы увидите из последующего, было важным, ужасно важным в совершенно специфическом смысле.

Но если говорить об атмосфере вообще, на вечеринках у Терстонов вполне можно было обсуждать преступления или религию, политику, кино или привидений. Любая тема, представляющая общий интерес, могла быть разобрана до косточек. Именно такого сорта были вечеринки, которые устраивал Терстон, — на них все много говорили, каждый выкрикивал своё мнение, от которого впоследствии мог яростно отказаться, и каждый при этом старался выглядеть настолько умным, насколько возможно. Я не утверждаю, что всё это было рассчитано на эффект и претендовало на тонкий вкус, как те ужасные лондонские сборища, где женщины с придыханием защищают свободную любовь и нудизм. Но у Терстонов действительно наслаждались беседой, а не рассматривали её как утомительный промежуток между обедом^[2] и бриджем.

Сам доктор Терстон не умел говорить, хотя любил слушать и мог время от времени вставить для затравки подходящую фразу. Крупный мужчина в очках, он по внешности и по манерам напоминал тевтонца, выказывая по отношению ко всем весёлую немецкую простоту и сентиментальность. Ему нравилось со всё возрастающей горячностью заставлять гостей отведывать еду, напитки и сигары. До женитьбы он был местным доктором и, хотя теперь больше не работал, сохранил дом, потому что любил его, а новому врачу дал возможность построить себе новое обиталище. У миссис Терстон, очевидно, имелись деньги — во всяком случае, после свадьбы супруги выглядели обеспеченными и жили в своё удовольствие.

Она также была любезной, в высшей степени любезной, хотя и не очень умной. Я останавливался у Терстонов много раз, и, должно быть, провёл c Мэри Терстон в одной комнате немало времени, но я не могу вспомнить, чтобы она произнесла хоть одно развернутое предложение. Она была дородной, крупной, светловолосой, добродушной и совсем непретенциозной; однако косметикой не пренебрегала и тратила много денег на одежду. Я мысленно вижу её достаточно ясно, даже если и не могу вспомнить её слов: заполняя собой довольно широкое кресло, она озаряет всех нас улыбкой, по-девчоночьи заискивающе хихикает и буквально переполнена добротой. Кто-то однажды весьма точно назвал миссис Терстон «Богиней Изобилия»: как хозяйка она была выше всяких похвал. Еда была по-настоящему изысканной, дом содержался в прекрасном состоянии, и — важный дар для хозяйки — миссис Терстон никогда не забывала о напитках. Она была очень славной женщиной.

Итак, кто бы ни начал обсуждать преступление, большую часть разговора взял на себя Алек Норрис, хотя он и делал вид, что относится к теме несколько свысока.

— Преступление? — заметил он. — Разве мы не можем поговорить ни о чём другом? Разве нам недостаточно всего того, чем --">