Бомонт Флетчер - Nero Cesare

— и медленно протянул руку.

Для поцелуя — но словно в руке был зажат невидимый меч.

Чезаре не сдвинулся с места, всматриваясь в складки папского одеяния исподлобья. Нестерпимая роскошь быстрого атласного перелива — в отблесках солнца. Ему же был милее мрак прошедших ночных часов — пусть и недостаточно густой. Его пальцы, поддержавшие, наконец, запястье Родриго, казались перемазанными сажей.

А дрожь отца была — в самой сути, в кости, в костном мозге.

Перстень же казался горячим под губами.

Чезаре не торопился, выпрямляя спину, и снова складывая руки за спиной. Сперва — поцелуй, потом — ответ. Только так, и не иначе, было — между отцом и сыном, между братом и братом.

Он всегда опасался испачкаться, прикоснувшись к Хуану. Пока тот таскался со шлюхами, пока пил, не зная меры, пока смотрел на Лукрецию так же, как мог бы смотреть на свои новые владения в Беневенто — взглядом нахального хозяина, ничего не сделавшего для того, чтобы получить легкую добычу.

Но накануне все переменилось. И Хуан был чист, чище, чем при рождении, воспоминание матери о котором Чезаре ненавидел сильнее, чем сказку отца о святом апостоле Варфоломее, являющемся к верующим с золотым ножом.

В алом одеянии плоти, обнаженной из-под кожи.

Где-то за окном, сипло залопотали голубиные крылья — тени взвившихся птиц бросились внутрь сквозь окно. Улыбка ломала губы, и Чезаре позволил себе оскалиться в ее подобии.

— Не знаю. Разве я сторож брату моему?

***

Услышав ответ сына, Александр пошатнулся, словно его ударили. Отступил, сам того не понимая, на шаг все еще — с протянутой рукой, все еще — с распахнутыми широко глазами, лишь чудом сдержав горловой, будто у раненого сокола, клекот.

То, чего он так страшился, запрещая себе даже думать долгими бессонными ночами, то чем он молился, будто Христос о Чаше, свершалось прямо сейчас, на его глазах, сию минуту, так, словно он сам при том присутствовал и видел, но помешать не мог. Не миновала.

Он всматривался в лицо Чезаре — знакомое каждой чертой и в то же время — новое. Смотрел на кривящиеся в улыбке губы, на черные, под стать одеянию, зрачки, искал — и находил, находил! — в бледности кожи, в блеске взгляда, в змеившейся по губам тени улыбки подтверждение своей мысли.

Ей, этой мысли, следовало поверить, как веришь в смену дня и ночи, — столь очевидной была догадка. И все же верить не хотелось.

Еще немного.

Еще один шанс — один из тысячи, но ведь он мог быть? Он существовал?

Александр прочистил горло — и собственный голос показался сиплым, будто воронье карканье:

— Нам стало известно, что вы с кардиналом Джанни Борджиа распрощались с герцогом около палаццо Асканио. Это так? Твой брат не говорил вам, куда собирается ехать?

***

Кто еще мог похвастать тем, что сокрушил Римского Папу одной лишь цитатой из Писания?

Родриго отшатнулся от того, кто все еще был и продолжал быть его сыном, как от прокаженного. Были времена, когда в ответ на это Чезаре сгорал дотла, охваченный бессильной обидой и желанием доказать, как в сложнейшем диспуте, что он достоин, чего стоит. О, случись такое, когда он был безусым юнцом, не желавшим понять, чем же Хуан заслужил такую милость отца, ему ничего бы не стоило самому броситься в Тибр — по единому слову Родриго.

За одно его слово — и за его любовь, такую, которую не пришлось бы делить с другим. И, как всегда, — делиться, отступая, поджав хвост.

«Ты будешь сопровождать брата своего — и это предопределено. Покорись, или падет на тебя наш гнев».

Теперь отец цеплялся за иллюзию и обман, как жаждущий жить перед лицом смерти цепляется за последний вдох. В нем не было ни капли гнева — одно бессилие.

В одном он не прогадал — на алом кардинальском одеянии пятна крови видны не так, как на тканой золотом парче.

Чезаре пожал плечами, и улыбка прикипела к его губам, пока глаза становились совсем волчьими. Подойдя к инкрустированному перламутром столику, сдержанно плеснул себе вина, разбавленного водой — в бокал, где еще оставалось то, что не допил отец.

— Мы доехали до Элиева моста, отец, — ответил он, как ни в чем не бывало, словно речь и вправду шла о рядовой ночной попойке. И отсалютовав Родриго, отпил. — И хотели вернуться в замок Святого Ангела до полуночи, но Хуан покинул нас. Он отправился к какой-то женщине, но имени ее не назвал.

Он смотрел на отца, весело щурясь от солнца.

Отец, отец, если бы мы с --">