Говард Филлипс Лавкрафт - Целефес

Г. Лавкрафт Целефес

Во сне Кьюренз увидел город в долине и морской берег вдали, белоснежную горную вершину, возвышающуюся над морем, и яркие разноцветные парусники, отплывающие из гавани в дальние края, где море встречается с небом. И во сне он узнал своё имя — Кьюренз. Впрочем, мало кто мог бы вспомнить, как его звали прежде, потому что он был последним в своем обедневшем роду и совершенно одиноким среди миллионов безразличных ко всему, кроме самих себя, обитателей Лондона.

Однако Кьюренз не тяготился житейскими обстоятельствами, поскольку он, подобно мечтателям давнего прошлого, искал исключительно красоту. Которую нашёл среди неясных воспоминаний, детских сказок и снов.

Немного найдётся людей, которые знают, какие чудеса им открываются в рассказах и видениях юности. И лишь изредка, став уже взрослыми, мы пробуждаемся ночью со странными видениями зачарованных садов, золотых утёсов, возвышающихся над шепчущими морями, фонтанов, поющих под солнцем, равнин со спящими городами из бронзы и камня, призрачных кавалькад героев, едущих по опушкам густых лесов верхом на лошадях, покрытых разукрашенными попонами; и тогда мы знаем, что заглянули в прошлое сквозь ворота из слоновой кости, в тот мир чудес, который был и нашим миром, прежде чем мы стали мудрыми и несчастливыми.

Кьюренз попал в забытый мир своего детства совершенно случайно. Ему снился увитый плющом фамильный замок, где жили тринадцать поколений его предков и где надеялся умереть и он. Светила луна; он выбрался из дома в напоённую ароматами летнюю ночь и пошёл сначала через сады, спускающиеся вниз террасами, затем мимо старых дубов в парке и, наконец, по длинной белой дороге, ведущей к деревне. Деревня казалась совсем заброшенной, какой-то ущербной с одного бока, как луна, которая пошла на убыль. Улицы заросли высокой, по пояс, травой, окна по обеим сторонам дороги были где выбиты, а где мутно глазели, и Кьюренз на секунду задумался, что же таилось за остроконечными крышами маленьких домиков — сон или смерть?

Но он не стал задерживаться там, а поспешил дальше по узкой тропинке, уводящей из деревни к отвесным прибрежным скалам, к обрыву и бездне, где всё внезапно проваливалось в немую пустоту бесконечности, где даже небо было пустым, беззвёздным и безлунным.

Не раздумывая, он устремился в темноту пропасти, мимо бесформенных неснившихся снов, тускло освещённых пространств полузабытых кошмаров и хохочущих крылатых существ, которые, казалось, передразнивают мечтателей всех миров. Потом во мраке перед ним возник свет, и он увидел город в долине, ослепительно сверкающий далеко-далеко внизу на фоне моря и неба, и заснеженную вершину горы, царственно возвышающуюся вблизи берега.

В тот самый момент Кьюренз проснулся, однако он с первого взгляда узнал Целефес в долине Ут-Наргай, где однажды его душа прожила, казалось, целую вечность. Это случилось в тот летний полдень, когда он ускользнул от гувернантки и, убаюканный лёгким морским бризом, уснул, засмотревшись на облака с утёса около деревни. Он пробовал протестовать, когда его нашли, разбудили и повели домой — ведь во сне он готов был отплыть на золотом паруснике к далёкому горизонту, где море встречается с небом. И сейчас он проснулся с тем же чувством досады, потому что после сорока лет утомительных поисков он наконец-то нашёл свой сказочный город.

Однако спустя три ночи Кьюренз опять попал в Целефес. Как и раньше, сначала ему приснилась деревня, спящая или мёртвая, затем бездна, в пучинах которой надо безмолвно плыть вниз, потом опять показался свет, и он увидел сверкающие минареты города, изящные парусники, стоящие на якоре, и заросли имбирных деревьев у подножия горы Аран. Он, как птица, плавно снизился над поросшим травой горным склоном, и вскоре его ноги мягко коснулись почвы.

Кьюренз пошёл вниз по холму среди ярких цветов и пахучих трав, через бурлящую Нараксу по маленькому деревянному мостику, где так много лет назад он вырезал своё имя, к большим бронзовым воротам города. Всё было, как в прежние времена: мраморные стены и полированные бронзовые статуи около них не потеряли своего цвета и не потускнели и даже стражи на крепостном валу были такими же молодыми, какими он их помнил.

Он зашагал по выложенной ониксом мостовой; купцы и погонщики верблюдов приветствовали его, будто он никуда не отлучался. Затем он вышел к морю и долго и пристально глядел поверх --">