Павел Николаевич Алексеев - От меня ушли глаза!

Павел Алексеев От меня ушли глаза!

«От меня ушли глаза!» — осознал я поутру. Подо мной скрипела койка, а в спине хрустели позвонки, и обессиленные руки не отрывались от промятого матраса. Мне было больно размыкать налитые истомой веки, а неприятная хандра, игравшая под кожей, цепями сковывала тело. Я точно был в постели, но видел уличную грязь — она ручьилась по тротуарной плитке. Навстречу мне шагали люди, чья обувь, должно быть, в ясный день отталкивала солнечные блики, но теперь за серыми подтёками скрывался слой аморализма.

Меня окатывали брызги из-под колёс несущихся машин. Мерещились бессменная мозглость и колющий сквозняк, хотя я ничего не чувствовал. Снизу виделись драные высотки, проржавелые столбы и скукоженные тени, спешившие навстречу старости. Они не замечали ни тех, кто двигался на них, ни меня, едва не наступали на глаза. Били по экранам телефонов пальцами, раскрывали рты, изображая злобу и нелюбовь ко всему живому и слепо маршируя под аккомпанемент общественных повадок. Улицы полнились исполинами, за спинами которых возвышалась целая империя, вязнущая во мгле.

Я воспринимал себя жуком, ведомым устрашающей фантазией. Она испепеляла мои мысли, проникала кислотой в нутро, терзала, но не умертвляла. Будто мучила, показывая мир с анафемского ракурса как через осколок мутного стекла. Меня едва не погубили птицы, клевавшие зёрна сердобольных убийц. Перед глазами росли перекрёстки, кишащие диким зверьём. По сторонам ютились никлые берёзы, терявшие позлащённые лики за шквалом ветра, в нахальстве уносившем улыбку тепла. Над головой рыдало небо.

И пусть я видел иллюзорную волю, но в тот же миг внимал хрипу холодильника. В углу бормотал телевизор, вещал о запретах. Его я никогда не выключал: мне важно знать, что происходит в мире. Однако в эти минуты было не до новостей. О боже, и снова за стеной на незнакомом языке бранились иностранцы, а семеро их детей визжали сиренами. Программа по обеднению наших ценностей в действии. Я всегда поднимал руку за удобный космополитизм. Являл себя сторонником скреп и любви к нациям, важным правительству. Нельзя выражать открытую ненависть к тем, кто ищет выгоду. Они на верном пути к развитию своего миропорядка. О чём я вообще?

Кошмар окутал мою дрянную тушку, занозой влез под ноготь. Почему же так с глазами получилось? Или мне всё это снилось? Ущипнув себя два раза, я убедился, что не сплю. Схватил телефон и в душевной слабости по памяти набрал номер участкового. Дождался голоса с той стороны и удручённым тоном произнёс: «От меня ушли глаза!» В ответ услышал только смех. Не просто смех, а хохот, выбивающий из сердца доверие к хранителям порядка. Человек, не знавший горя хлеще моего, не способен понимать. Он лишь советовал мне обратиться в «дурку». Так и плюнул в трубку: «Мужик, тебе бы в дурку не мешало!»

Остервенение мотало нервы. Хотелось выругаться отборным матом, да выражаться не позволяла совесть. Мной управляло состояние похмельной низости, то вольное чутьё всеобщего внимания с утра. Однако ватным телом я находился в комнате один, пока глаза предательски бежали прочь. Они уворачивались от подошв ребяческих кроссовок, ускользали из-под женских каблуков. Я видел раскалённый гнев, наливший щёки встречных краснотой, и мчался в чёртову неясность, а голова тем временем выискивала помощь.

Были бы у меня друзья, так позвонил бы одному из них. Печально прожигать часы в неизмеримом одиночестве, молясь на вести из радио и телевизора. Но то мне было выше, чем кучка неинтересных мнений, отличных от моих. Я сторонник правды и поддерживаю тех, кто следует моей дорогой.

Веки ныли в неистовстве, я всё ещё не мог раскрыть их. Ужас происходящего угнетал меня, но вера не оставляла. «Глаза обязательно вернутся!» — падало с губ всякий раз, когда перед ними открывалась пасть — кошачья, собачья, крысиная — или большой паук проползал мимо. Нащупав на прикроватной тумбочке газету, я взял её и по привычке распахнул. Был бы рад почитать, но не в этот раз.

Вместо газетных шапок я созерцал довольных в коньячной усладе подвыпивших интеллигентов. Они местились на дворовых лавочках, на детских площадках и на обочинах слякотных тротуаров. Мне виделись остановочные павильоны, сплошь улепленные рекламой и объявлениями гражданской нужды. Люди в строгой одежде срывали листовки, на которых красовались серые, охмурённые пороками лица под грифом «Их --">