Геннадий Владимирович Тарасов - Воздушные шары Сальви-Крус

космическую пустоту и холод. О, Анно отлично знал, что это такое. Не раз в состоянии близком к отчаянью он убегал из своей тихой, уютной и страшно пустой квартиры, в которой никогда не звучал другой голос, кроме его собственного. Словно в омут, он бросался в толпу людей, заполонявшую улицы и площади города, пытаясь утопить в ней свое отчаяние. И это отчасти ему удавалось. Начиналось то, что сам он называл «погоней за миражами». Дело осложнялось еще тем, что о разыскиваемых миражах у него были лишь смутные представления, поэтому распознать их он пытался лишь по изменчивым, внезапно налетающим и так же быстро исчезающим ощущениям. Тем не менее, боль и тоска растворялись и исчезали в людском половодье, а он бродил, бродил по Городу до изнеможения, до тех пор, пока улицы не пустели на краткий миг перед рассветом. Тогда он возвращался домой, бросался на кровать и долго лежал с открытыми глазами. Перед его взором нескончаемой вереницей проплывали недавно виденные лица людей, молодые и старые, женские и мужские, веселые и грустные, умные и совсем наоборот. Это все были живые и, в то же время, условные образы его сограждан, к которым невозможно просто так обратиться за помощью или советом, у которых, он знал, никогда не найдется ни времени, ни желания выслушать его и понять. Иногда из череды лиц сознание выхватывало какое-то одно, в чьих глазах Анно замечал нечто неуловимо родное, близкое, что тянуло и неудержимо влекло к себе. Но уже в следующий миг тронувший его душу образ тускнел, лицо блекло и распадалось на несовместимые фрагменты, исчезая в облаке небытия осколок за осколком. Тогда он привычно визуализировал в сознании дорогие его сердцу образы отца и матери, память о ком всегда хранил в душе. Следом за тем приходило успокоение, и он засыпал.

Он не знал, что все происходившее с ним тогда было лишь свойственным молодости любовным томлением, ее предчувствием и затянувшимся ожиданием.

В один из летних вечеров Анно брел по погрузившимся в фосфоресцирующую пучину ночи, отяжелевшим от роскоши опоенной влагой жизни зелени улицам Сальви-Круса. Прелесть тихого вечера теплой волной вливалась в его сердце, наполняя его грустью и нежностью ко всему сущему на белом свете. Чувство, сродни умилению, охватило Анно, и он шел, упиваясь воздухом, надушенным ароматом распустившейся маттиолы. Поддавшись ночным чарам, небо сдернуло с себя пыльное покрывало, приоткрыв тайники, в которых весь долгий летний день прятались звезды. Мироздание от щедрот своих высыпало на всеобщее обозрение, сколько их уместилось в руке дающей, и ночные светила тяжелым ожерельем повисли над городом, почти касаясь крыш домов и верхушек деревьев.

Как чудесно!

Анно любил эту пору, любил прогуливаться в такие вечера по улицам своего города, не замечая течения времени, мягко влекущего его сквозь ночь к рассвету. Так было и в тот раз.

Вот он заметил, как вокруг вспыхнувших фонарей сгустились сумерки, и тут же следом за ними густая вязкая тьма хлынула неизвестно откуда с явным намерением залить, затопить улицу. Она плавилась, таяла, соприкасаясь с яркими шарами фонарей, исчезала в причудливых изгибах неоновых трубок реклам, окрашиваясь их цветами и становясь их естеством, и умирала в неистовых кострах витрин и окон. Но она никогда не пропадала навсегда, возрождаясь там, куда не проникал свет, клубясь и распухая глухой ватой и окружая город мягкой блокадой.

В часы темноты свет горящих окон завораживал, всегда привлекал и манил Анно к себе. Странно, но окна его собственного дома еще никогда не встречали его своим светом, не кричали ему издали что ждут, что рады, что скучают без него. Да, по правде говоря, он и не представлял себе, как выглядят они зажженными, когда смотришь на них с улицы. Эта странная мысль поразила его, и он хмыкнул себе под нос что-то типа: «Надо бы попробовать. Да, так и сделаю». И отнес эксперимент на более поздний срок, быть может, уже на завтра.

Обычно, шагая по пустынным улицам и наблюдая за окнами, Анно любил угадывать, кто прячется за опущенными шторами, кого скрывают плотно задернутые занавески. Эта игра несколько развлекала его, однако не успокаивала, поскольку каждое освещенное окно напоминало о темноте собственных окон, и, даже не думая об этом, он подсознательно ощущал тоску, таящуюся в нем и молча, тихо-тихо, пилящую его изнутри. Странно, но ни разу не пришла ему в голову мысль, что, быть может, там, за освещенными окнами, за --">