Алексей Федорович Лосев , Владимир Вениаминович Бибихин - Алексей Федорович Лосев. Записи бесед

непривязанность и великолепная, ровная, загадочная насмешка. Но в то же время они — его орудие; ведь только хватаясь за рычаги, предоставляемые системами, он может сбросить тяжесть земного, — и он похож на бесконечно мощного гиганта, который под страшной толщей бьется и пробивается наверх, и снова погружается, и снова выходит; такую борьбу взял на себя трудом жизни».

Вчера был у него вечером. Он сидел один в темном кабинете. Потом вышел ко мне в столовую. Он интересуется людьми, с ними прост. Внутренне очень спокоен. У него живой, хлесткий, немного грубоватый юмор. Заговорили о даче. — Да, знаю, сказал он, там письма бросают в лужу… Там профессора ползают в луже и достают письма (это как будто о профессоре Гальперине, или вообще о профессорских дачах).

В нем много мужского. Его «Античный космос», который я только сейчас увидел, — выбивание огня из камня. Такой страшной, дикой, первой, чуть не слепой силы я не знаю ни у кого. Сорвать покров с неба, с тверди, камня этого! Наука без хляби, писка; живая сила.

Веселие и теплота его женщин; я согрелся. Заговорили о назначении срока следующей встречи на 1/2 месяца вперед.

— Да ни в коем случае! подскочила и заорала Олечка^[7], Аннушка уже разлила масло! Что, а кто знает, что с ним будет?! — Знаю, скука всё это. — Нет, Булгаков скука?! — Да не Булгаков, сказал А. Ф. нехотя и досадно, а скука это, что мы все помрем.

Тогда Оля стала кричать, что ей только и велят идти на кухню, да замолчать, да повернуться задом, да… — Да что вы раскричались, время вам что ли не жалко? тоже кричала, смеялась и суетилась Аза Алибековна. Зашла речь обо мне. — А кто у вас командует, ты или жена? (Лосев почти со всеми на ты ^[8].) — Я. — Да разве ты можешь командовать? Какой из тебя командир? Мне пришлось признаться, что что бы я ни сделал в практической жизни, всё плохо. — Ну вот, видишь… Аза Алибековна стала перебивать нас: «Ну вот, сейчас пойдут трансцендентные разговоры». Всё жаркое, сердечное.

1970

27. 6. 1970. «Кратил». Этимологии в этом платоновском диалоге мифологически важные, научно — нет. Какой-то восторг у Платона в этих этимологиях: взасос говорит о значении слов^[9].

Структурализм считает себя научным. Но то, чем он занимается, это блуд. Обозначим глагол буквой Г, существительное буквой С… и всё! Шаумян среди них один толковый. Он читает курс «Логика науки», у него все строго. Правда, в его отвлеченной логике почти ничего нет для языкознания.

Иванов в науке ничто. Вот Макаев ^[10] … Он знает. Отрежет как машина, если ошибка. Та же порядливость и в жизни. У армянского католикоса, когда он приехал для визита, спросили, как его представить.

«Скажите только, что Макаев». Этого было достаточно, его сразу впустили. Макаев холостяк, и безупречно умеет держаться. Хороший языковед еще Маковский, который занимается английским. Недавно он женился второй раз…

У младограмматиков была настоящая наука. В греческом окончание аккузатива χωραν, в санскрите аcvam, в латинском тоже — т, в славянских жену, из носового *жено(м). Красиво! Правда, у них тоже были свои ошибки, например представление о фатальности всех законов. А структуралисты? Иванов написал статью о санскрите в «Вопросах языкознания». Там нашли больше 100 ошибок. Просили редакцию сказать об этом, хотя бы 5–6 примечаний дать, но те не стали: «Знаем, да что же делать?» Был один француз, который то же заметил. В науке Иванов ничто. Блуд один. Смеются же все. Но вот когда его ударили, он теперь поправляется. В фольклор пошел. Только это же ведь огромная наука. Фольклор связан с мифологией, а это огромная вещь. Это всё. Сказки в учебниках еще не мифы.

Ревзин глава всех этих структуралистов. Так у него вообще ничего нет… Мельчук, Зализняк — это да. У них реальные труды по крайней мере. Добросовестные. Работают. Аверинцев? Он всё время заикается. Не знаю, как он там говорит в университете. Не мои ли лекции пересказывает?

Язык надо понимать как выражение. Настоящее языкознание это эстетика, наука о выражении ^[11]. Вещь, имя, выражение, ведь это в каком-то смысле одно и то же.

Раньше языкознание понимали, может быть, узко, но то была настоящая наука. Наш Фортунатов был огромная величина… Он занимался славянскими языками и известен наравне с западными учеными, как Мейе. В мое время он был уже очень болен. Моим учителем языкознания был Поржезинский^[12]. Фортунатов, Поржезинский, Бюлер, по --">