Дмитрий Александрович Быстролетов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

Д.А. Быстролётов (Толстой) ПИР БЕССМЕРТНЫХ Книги о жестоком, трудном и великолепном времени

К 110-летию со дня рождения Дмитрия Александровича Быстролётова

На обложке: Д.А. Быстролётов. Ассаи (тушь, карандаш). 1932 год В оформлении книги использованы работы Д.А. Быстролётова

Книга вторая. Бубу, или Конец одного путешествия

Всё живое на земле боится смерти, и только один человек в состоянии сознательно победить этот страх. Перешагнув через страх смерти, идейный человек становится бессмертным, в этом его высшая и вечная награда.

Смертных на земле — миллиарды, они уходят без следа, для них опасности и тяготы жизни — проклятье, для нас — радость, гордость и торжество!

Борьба — это пир бессмертных.

Дмитрий Быстролётов (Толстой)

Глава 1. У врат Зеленого ада

Изо всех сил я сжимал тонкое гибкое тело, желая вырвать из него хоть один стон. Напрасно. Мне всегда вспоминалось потом это тело, изгибавшееся в руках, послушное и недоступное, как будто бы я обнимал прекрасную девушку и змею…

Я договорил и бессильно откинул голову на изголовье шезлонга. Воцарилось молчание, нарушаемое лишь плеском воды под колесами пароходика да шорохом мелкого дождя.

За бортами струилась коричневая горячая вода, как будто бы мы плыли по кофе с молоком. Здесь и там медленно проносились гниющие ветви, стволы, корневища, что-то скользкое и мерзкое, вероятно, трупы животных. Горячий сладковатый смрад, тонкий запах гниения исходил от воды — запах прачечной или деревянной бани, слабый, но удушливый и неотвязный. Сквозь серенькую пелену дождя виднелись низкие берега и черный непроходимый лес, непроницаемая и враждебная зубчатая стена, кое-где прикрытая низко стелющимися беловатыми разводами горячих ядовитых испарений. Неописуемо роскошные дебри, где гнездится страдание, подстерегающее каждого, кто осмелится покинуть воду и проникнуть вглубь: самые изощренные и жесточайшие формы мук, которые уготовлены человеку среди фантастической красоты Зеленого ада…

— Так кто же все-таки прикарманил золото Ранавалоны? — задыхаясь, прохрипел полковник Спаак, вытирая лицо и шею.

— Я не искал золота. Какое мне дело…

Пауза. Неумолчный лепет воды — бульканье, шелест, хлюпанье…

— Мсье ван Эгмонт нарушил заповедь о прелюбодеянии, если его грех был бы еще и оплачен, это было бы несправедливо, — благочестиво сказал отец Доминик. Потом, подумав, рассудительно добавил: — Однако в жизни бывает, конечно, приятнее получить также и золото: золото весьма украшает существование на земле, а в аду мсье ван Эгмонт мог бы утешить себя пословицей «Семь бед — один ответ».

Разговор снова истощился. Каждое слово — усилие, напряжение. Там, в крепости, зной Сахары мне представлялся тяжелым мешком с мелкими острыми гвоздями — он давит на голову и плечи, человек ощущает тяжесть и уколы тысячи горячих жал. Здесь, в Конго, бессильно лежа в шезлонге и закрыв глаза, я думал, что влажная жара хуже сухого зноя. Она похожа на барахтанье человека, запутавшегося в тяжелой сети, облитой горячим и густым клеем. Он тщетно делает усилие, одно, еще одно, но горячая сеть липнет все больше, а петли затягиваются все сильнее. Силы ослабевают, и растет тоскливое сознание бесполезности сопротивления. Как муха в паутине: она слабеет, ее трепетание становится вялым, потом она лишь судорожно вздрагивает и, наконец, равнодушно ожидает приближения паука…

Мог ли я подумать, что после Сахары попаду в места, где буду мечтать о сухом зное пустыни? Неспроста туареги говорят: «Вода — мать всех болезней», — и недаром они такие рослые и здоровые люди!

Туареги.

Я открываю глаза, беру со столика стакан и допиваю его. Но холодное виски не освежает и не успокаивает, напротив — теперь яркие видения встают как живые, быть может, более прекрасные, чем сама жизнь.

Высоко в синеве неба на почти белой от полуденного накала скале стоит смуглая тонкая девушка в белом, и ветер треплет ее синие кудри. Она в последнем привете поднимает руку. «Бэллафиа!» — --">