Василий Васильевич Зеньковский , Н. Цуриков , Петр Долгоруков , Альфред Людвигович Бем , В. Левитский , В. Руднев , В. С. Собкин , В. Вигилянский - Дети эмиграции. Воспоминания

было связано с общим подъемом рационально-сциентистского пафоса, с утопической романтикой преобразования общества и, прежде всего, самой природы человека. Влияние социальных факторов признавалось несравненно более значимым, чем врожденные предрасположенности, любая из которых вне преображения новым «коллективистским инстинктом» — рассматривалась как атавизм, требующий в лучшем случае корректировки или же радикального устранения.

Действительно, организации интернатов и приютов уделялось повышенное внимание с первых дней советской власти, но это было вызвано не столько общими гуманистическими соображениями, сколько прагматическим расчетом, что сироты и беспризорники наиболее приспособлены для того, чтобы сделаться носителями новых идеологических установок. По свидетельству З. Гиппиус^[6] уже в июне 1919-го года по Санкт-Петербургу совершали бодрые строевые прогулки детишки в одинаковых красных панамках, отвлекаясь от праздности пребывания в реквизированных аристократических особняках. «Кстати, недавно Горький „лаял“ в интимном кругу, что „это черт знает, что в школах делается“… В гимназиях, по словам Горького тоже, есть уже беременные девочки 4-го класса… В „этом“ красным детям дается полная „свобода“. Но в остальном требуется самое строгое „коммунистическое“ воспитание. Уже с девяти лет мальчика выпускают говорить на митинге, учат „агитации“ и защите „советской власти“.(Очевидно, более способных подготовляют к действию в Чрезвычайке. Берут на обыски — это „практические занятия“)»^[7].

Здесь тоже заметен избыток эпитетов, взятых в кавычки, — вероятно, надежды на полноценное воспитание ребенка в условиях детских домов нередко вызывали грустно-ироническую реакцию и в советской России, и в эмиграции.

В некоторых сочинениях тшебовских старшеклассников есть воспоминания об учебном процессе в советских школах, свидетельства их абсолютно единодушны — сравнивать то обучение с уровнем образования в чешской гимназии не приходилось. В России больше наслаждались беспорядками, чем учились, — занятия нередко прерывались активистами, которые посреди урока врывались в класс с криком «на заседание»! Все отправлялись на комсомольское собрание, ругались, а «председатель звонил в колокольчик, кричал „товарищи“ и теребил свою морскую фуражку». Заседания нередко переходили в драки, делегаты выталкивали друг друга из зала и бросались кусками угля^[8].

«Старый директор в новой школе мел полы, математик пас коров, а нас учили какие-то дураки»^[9].

Неудивительно, что в первые годы советской власти о процессе образования можно говорить только с большой натяжкой, причины тому — голод, отсутствие отопления и — самое важное — активная замена старых преподавательских кадров. Зачастую защищались крайне радикальные позиции, основанные на убеждении, что главные массы учительства это бывшие «гимназистки, епархиалки, дочери местных купцов и священников, чиновников и кулаков», — поэтому легенда о народном учительстве должна быть решительно разрушена; надо отказаться от вредной иллюзии — от веры в возможность использования народного учителя в деле школьной реформы; необходимо заново создать кадры «истинно-народных» учителей^[10].

Ясно, что такая политика лишь способствовала стремлению многих людей эмигрировать как можно быстрей…

При опросе в тшебовской гимназии детей попросили сопроводить сочинения рисунками, но свой дом на родине нарисовал только один ребенок, а большинство изображало пароход или картинки с видами чужих стран. В то же время период детства до революции многими детьми идеализировался и представлялся тихим золотым раем, о котором и вспомнить-то можно скорее лишь физиологическим ощущением покоя и уюта, а не отчетливыми сценками и событиями. Прежде всего, конечно, всплывали воспоминания об экстремальных ситуациях — «вторжениях» в размеренный ход повседневности, — обысках среди ночи, стычках и стрельбе на улице, казнях. Не случайно во многих сочинениях рассказ о самых тяжелых моментах начинается словами «однажды светлым утром» или «как-то в прекрасный день». Беззащитность перед внезапной угрозой была ведущим ощущением детей. В доме одного из них большевики устроили ЧК, но благодаря временному успеху белых дом удалось отбить, правда, лишь на несколько дней. Бродя по комнатам, люди обнаруживали следы чудовищных пыток — --">