Михаил Александрович Заборский - Голубые «разговоры»: Рассказы аэронавигатора

безумно смелый юноша! Ведь вас при всех условиях должны из военной школы немедленно вычистить. Гарантирую, хотя это и не относится к моей компетенции.

Мы повернули обратно. Благодарение судьбе, эта страховидная собачища больше не удостоила нас своим вниманием. И хотя на бумажной диагонали моих застиранных брюк около коленки постепенно расползалось влажное бурое пятно, я не чувствовал под собой ног от радости. Я даже не прихрамывал. Словно одержимый энтомолог, только что уловивший долгожданный экземпляр редчайшего насекомого, я нежно, но цепко держал в руке школьный квиток, подписанный профессором Виткевичем.

Ящичек

Высшая аэрофотограмметрическая школа Красного воздушного флота, а по-нашему, курсантскому, просто — Фотограммка, в начале двадцатых годов размещалась на Большой Никитской, теперешней улице Герцена. Она занимала два барских особняка, расположенных друг против друга. В одном была школьная канцелярия, в другом — учебные классы. По улице с лязгом и скрежетом ходил трамвай маршрута № 22, по булыжной мостовой дребезжали пролетки редких извозчиков. Еще реже, окутываясь зловонным дымком и рыча клаксонами, проносились черные обшарпанные автомобили.

Теперь в одном из этих домов помещается посольство Бразилии, в другом Республики Кипр.

Школа выпускала аэрофотограмметристов, аэронавигаторов и аэрофотолаборантов — существовали такие авиационные специальности. Навигаторов часто именовали также и «ветродуями», поскольку на обязанностях наших лежал также запуск шаров-пилотов и наблюдение за ними в теодолит.

На первых порах Фотограммка была заведением еще не отшлифованного учебного профиля. Хотя неясного тогда было вообще много. Военно-воздушный флот начал совсем недавно становиться на крыло, и школа комплектовалась народом пестрым. Шли сюда и романтики, и любители сильных ощущений, и люди, убежденные в прогрессе авиации, и просто оголодавшие за годы экономической разрухи молодые ребята, привлеченные военным пайком.

Курсанты, или, точнее, слушатели, получали два фунта белого, как кипень, хлеба из кукурузной муки, который надо было срочно съедать, пока он окончательно не закаменел, и подходящий приварок от котла. Кроме того, давали и обмундирование.

В школе не существовало казарменного положения, и поэтому строевой муштрой нас особенно не отягощали. Большая часть иногородних ребят жила в общежитии около церкви Большого Вознесения, где, как известно, венчался Пушкин. Москвичи — на своих квартирах.

По вечерам в зале, где мы обычно строились на поверку, народ грудился около расхристанного рояля, и веселый, черноглазый, разбитной курсант Борька Лялин с блеском исполнял чувствительные романсы одесской дивы Изы Кремер, проникнутые наигранным пессимизмом песенки Вертинского.

Впрочем, мы и свои частушки складывали:

До чего ж оно дошло,

Летное поветрие.

Объявилось ремесло:

Фото, грамм и метрия!

В школе велись теоретические и лабораторные занятия.

По аэронавигационному кабинету в окружении компасов и секстантов неторопливо вышагивал всегда ровный и спокойный Саша Беляков. Он тоже недавно окончил Фотограммку и был оставлен при школе нашим инструктором.

Летная часть школы располагалась на Ходынке. Она состояла из одного пилота, одного механика и одного самолета.

Фамилия пилота была Дедущенко. Мы называли его Дедом, хотя навряд ли ему было больше тридцати. Впрочем, это осталось традицией, даже теперь редкого командира авиасоединения не именуют Батей, вне зависимости от его возраста.

Дедущенко, коренастый невозмутимый украинец с лохматой головой и чуть заметной усмешкой в прищуренных золотистых глазах, ходил развалистой морской походочкой и носил короткие и широкие в голенищах яловые сапоги. Ни обмоток, ни начинавших входить в моду краг он поначалу не признавал. Дед был из боевых летчиков гражданской войны и, по слухам, совершал на фронте чудеса храбрости. Он никогда не повышал голоса и имел привычку часто мешать русскую речь с родной украинской «мовой».

Механиком при нем состоял дядя Вася, пожилой, тучный, но при этом очень подвижный дядечка, никогда не снимавший своей протертой до белесости кожаной куртки. Деда дядя Вася лелеял, как родного сына, за самолетом ухаживал, как за красной девицей. Ходил дядя Вася мелкими, быстрыми, слегка шаркающими шагами и разговаривал крикливо, --">