Андре Моруа - Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Сатаной. Учитывая все вышесказанное, мы сочли необходимым восстановить полное название данной биографии. Впрочем, самый весомый аргумент «за» лежит вне пределов концептуального построения, ибо в любом случае следует уважительно относиться к последней воле самого биографа.

Насколько объективен портрет Байрона, созданный Моруа? Думается, что он получился несколько отретушированным и смягченным. Французское чувство формы требовало гармонии и равновесия всех частей повествования. Реальная же жизнь поэта была более драматична и противоречива. Писаный красавец и в то же время калека, подчеркнутый аристократизм и почти хроническое безденежье, огромный успех («Я проснулся однажды утром и увидел себя знаменитым» — эти слова Байрона в передаче Томаса Мура стали крылатыми) и бойкот со стороны чуть ли не всего английского общества.

Список этих противоречии можно продолжил», но Моруа дает их как бы в матовом, смягчающем резкие очертания свете. Он вообще не любит крайностей и драматизма. Очень типично для этой смягчающей, выравнивающей установки отношение Моруа к наиболее шокирующему факту биографии Байрона — истории его кровосмесительной связи со сводной сестрой Августой Ли. В этом смысле весьма характерен соответствующий фрагмент из «Предисловия» Моруа (кстати, оно впервые переведено на русский язык специально для настоящего издания), где, во-первых, инцест называется «только кажущимся», а во-вторых, говорится о необходимости соблюдения правильных пропорций и о недопустимости превращения этой второстепенной темы в центральную линию жизни поэта^[2].

Более поздние работы английских и американских биографов Байрона подтвердили правоту Моруа. Только отцовство Байрона по отношению к Медоре Ли все еще нельзя считать вполне доказанным. Во всяком случае, в наиболее авторитетной биографии Байрона, написанной Лесли Марчандом, автор делает заключение: «В этом вопросе не существует позитивных доказательств ни за, ни против»^[3]. И чуть ранее: «Вполне возможно, что некоторые свидетельства были уничтожены»^[4].

Итак, как мы уже отмечали, образ Байрона у Моруа получился несколько смягченным. Не получит читатель достаточного представления и о поэтическом творчестве Байрона — коротенькие цитаты и еще более краткие характеристики не спасают дела. Но такова уж специфика «романизированной биографии»: в центре внимания личность, её переживания и отношения с окружающими людьми.

В заключение остановимся на двух представляющих немалый интерес вопросах, которых Моруа не мог коснуться в своей книге, поскольку тогда ему пришлось бы выйти далеко за рамки биографии своего героя.

После смерти Байрона прошло уже более ста семидесяти лет. Как сложилась судьба его поэтического наследия на родине? Вызывают ли его поэмы все еще бурные споры или звезда его поэзии давно закатилась? Из отечественной критической литературы советского периода можно сделать вывод, что Байрон чуть ли не второй английский поэт после Шекспира, что в европейской литературе он по-прежнему стоит рядом с Гёте и Шиллером. Но так ли это на самом деле?

И еще один вопрос, особенно важный для русского читателя: как воспринимался и переживался Байрон у нас в России? Ведь он стал неотъемлемой частью русской поэзии, хотя первое, далеко не полное собрание его сочинений появилось в Санкт-Петербурге только постфактум, в 1864–1866 годах (пять томов под редакцией Н. Гербеля), когда мода на байронизм давно уже прошла.

Обратимся к этим вопросам по порядку.

При жизни Байрона им восхищались и возмущались, но книги его раскупали и читали с жадностью. Когда в 1814 году вышла поэма «Корсар», то только в первый день было продано 10 тысяч экземпляров. Какой современный поэт может мечтать о таком успехе?

А потом что-то случилось. Репутация Байрона на родине стала неудержимо падать. Для сегодняшнего посвященного англичанина иерархия поэзии первой трети XIX века выглядит приблизительно таким образом: впереди У. Блейк и Д. Китс, затем У. Вордсворт и С. Кольридж, затем П.-Б. Шелли и уж на самом последнем месте — Байрон.

Как и почему это произошло? Может быть, дело в сатирической и саркастической струе поэзии Байрона, в её оппозиционном политическом духе? Нет, старая марксистская схема объяснения здесь явно не работает: если уж на то пошло, Шелли был еще большим революционером и атеистом, чем Байрон, однако его репутация в последние --">