Ирина Михайловна Коцюбинская - Михаил Коцюбинский

души.

Но вскоре все стало совсем по-иному.

Не потерпевший лихоимства начальства дед в 1874 году лишился работы, и Коцюбинские были вынуждены переехать в город Бар. Скрепя сердце деду пришлось согласиться на должность полицейского смотрителя, другой службы не было, а надо было жить и учить подрастающих детей.

Семья поселилась в домике купцов Штоков, расположенном вблизи городского сада и развалин старинной крепости. Муся часто бродил у крепостных стен, притягивавших его своей таинственностью. Здоровьем он отличался слабым и потому вначале занимался дома с учителем, а осенью 1875 года поступил в третий (последний) класс городской народной школы в Баре.

По воспоминаниям современников был он «сосредоточен и серьезен не по годам. Учитель никогда не наказывал его, не бил линейкой по рукам, не ставил на колени. К товарищам он относился хорошо, ко всем одинаково внимательно, не делая различия между евреями, русскими, поляками»^[6].

Темные, слегка вьющиеся волосы зачесаны набок, одевался неизменно скромно, но всегда со вкусом: курточка с белым воротничком и манжетами, короткие штанишки, ботинки на пуговках. Все это резко отличало его от неуклюжих поповских недорослей.

В большом почете в семье Коцюбинских были книги. Часто читали вслух. «Сон», «И мертвым и живым» Тараса Шевченко все знали наизусть. Из русской литературы отдавали предпочтение Некрасову.

Михаил Матвеевич не ужился и на новом месте, и семейство продолжало колесить по Подолии..

Воспоминания бабушки об этих переездах вызывали в нашем воображении местечковые повозки — балагулы с дребезжащими во время езды старыми ведрами. Трясясь по ухабистым дорогам, они везли нехитрый скарб Коцюбинских. На передке дремлет коренастый замусоленный балагульщик. Сонным голосом он изредка покрикивает на своих кляч. Когда изнуренные зноем лошади останавливаются, возница просыпается и начинает, звонко щелкая, отчаянно махать кнутом.

Наконец короткая передышка у колодца. Пока поят лошадей, путники могут выйти из повозки, размять ноги. Дно деревянного ведра, прикрепленного к колодезному журавлю, глухо ударяется о холодную воду. Наполнив ведро до краев, выливают воду в деревянный желоб. С мягких лошадиных губ прозрачными каплями стекает вода. Вокруг колодца сыро. Трава местами вытоптана. Высокая раскидистая верба защищает путников от солнца. Только шустрый мальчик с бледным лицом не прячется в тень. Он всюду заглядывает, его интересует любая мелочь.

— Муся! — окликает его мать. — Муся, пора!

И снова гремят старые ведра, «вьокает» возница, и, отгоняя назойливых мух, машут хвостами лошади.

Вот и городок. Повозка въезжает под своды постоялого двора, и усталые дети попадают под своеобразный навес, там в самый сильный зной — прохлада и полумрак. Пахнет луком и гусиным смальцем: хозяева готовят ужин. Из конюшни, где смачно похрустывают сеном взмыленные лошади, тянет запахом конского пота.

Навстречу приезжим выходит хозяйка. Она в платке, завязанном под подбородком и аккуратно заложенном за уши. Длинная юбка подоткнута. Ноги в белых чулках обуты в домашние туфли без каблуков. Она готовит путникам постель из перин и грязных, засаленных подушек.

Приходилось ночевать и в поле, под копной сена, и под ветвистым дубом. Хорошо еще, если ночь была теплой. А каково в дождь, ненастье, когда леденящие струи стекают за ворот?

…После окончания школы осенью 1876 года Муся поступил в первый класс шаргородского духовного училища вблизи Бара; далеко отпускать своего любимца Гликерия Максимовна не решалась. Устроили Мусю на частной квартире Викуловой. Мать часто приезжала к нему, привозила гостинцы.

Семья Коцюбинских между тем продолжала свои странствия. Недолго задержавшись в селе Кукавке, где Михаил Матвеевич получил должность волостного писаря, она летом 1879 года переезжает в Шаргород в надежде обосноваться здесь более прочно. Вначале остановились в доме Сангушко, а затем поселились у столяра Рогульского. Положение было не из легких. Михаил Матвеевич долго оставался без работы, а скромных доходов от «пансионата» (Гликерия Максимовна вынуждена была держать квартирантов-учеников) едва хватало на то, чтобы учить Мусю.

Схоластическая наука, сухие и жесткие предписания духовного училища угнетали мальчика. Он тянется к старшим товарищам, ему интересны их разговоры и споры. Он читает Белинского, --">