Юрий Владимирович Давыдов - Сенявин

Ю. Давыдов
СЕНЯВИН

*

М., «Молодая гвардия», 1972

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Жан Бар, отчаянная головушка, был однажды принят Людовиком XIV. Король объявил:

— Я назначил вас командиром эскадры.

Моряк, чуждый этикету, простодушно брякнул:

— Сир, вы хорошо сделали!

Когда вице-адмирала Сенявина назначили главнокомандующим на Средиземном море, многие моряки могли бы сказать Александру I:

— Государь, вы хорошо сделали!

Существует упоминание о том, что царь посылал за советом к знаменитому Ушакову: давать или не давать Сенявину столь высокую должность.

— Я не люблю, не терплю Сенявина, — ответил флотоводец, — но если б зависело от меня, то избрал бы к тому одного его.

Не думаю, чтобы царь советовался с Ушаковым: Александр не ценил человека, равного Суворову. Убедительнее, по-моему, звучит замечание о том, что Ушаков вообще не раз повторял: «Я не люблю, не терплю Сенявина; но он отличный офицер и во всех обстоятельствах может с честью быть моим преемником в предводительствовании флотом».

Об ушаковской нелюбви к Дмитрию Николаевичу скажем после. Сейчас важно другое: признание Ушаковым выдающихся достоинств того, кто был ему, мягко выражаясь, мало симпатичен.

Экспедицию, порученную Сенявину, готовил Чичагов, фактический глава морского ведомства. В частном письме в Лондон Чичагов предлагал: пусть союзники-англичане контролируют западную часть Средиземного моря, а русские — восточную; обоюдную выгоду такого разделения труда, замечал он, «невозможно исчислить». Чичагов сообщал далее про флотскую жажду участвовать в походе и разделял раздражение капитанов, остающихся в Кронштадте или в Ревеле.

А начиналось это доверительное письмо так: «Вице-адмирал, который командует ею (эскадрой. — Ю. Д.) заслужил репутацию хорошего моряка, кроме того, он русский и из хорошей семьи, а это все, что необходимо, чтобы получить подобное назначение».

Нет, не все необходимое указал Чичагов! О главном-то и умолчал. Суть была в том, что Сенявин прекрасно знал район будущих боевых действий: для него это был район минувших боевых подвигов. И противника он знал: ему уже доводилось сражаться с французами.

Дмитрию Николаевичу едва минуло сорок. Вряд ли кто-либо другой в этом возрасте получал «подобное назначение». Он, конечно, радовался и, конечно, гордился. Но и грустил, покидая семью, покидая детей мал мала меньше. Кто предскажет срок возвращения? Да и вернешься ли?.. Впрочем, гадать было некогда. Забот хватало с избытком, снаряжая в путь линейные корабли и фрегат.

Еще по дороге к месту базирования подстерегала опасность. Опасность, которую сознавали не только моряки. Один старый дипломат, выражая общую тревогу, писал: не подвергнутся ли сенявинские корабли «опасности быть встреченными и взятыми соединенными флотами Франции и Испании», ибо «невозможно, чтобы во Франции не проведали об этой отправке»… И верно, лазутчики Наполеона не дремали; как раз в то лето, лето 1805 года, русские власти перехватили шифрованную переписку некоего наполеоновского соглядатая.

Ах, эта легкость пера на гладкой бумаге: эскадра была готова сняться с якоря… Но до чего ж нелегко отлепиться душою от заветной черты, за которой исчезнет родина, от черты, которую как-то и не примечаешь в обыденности, да вдруг на росстани ощутишь — больно, пронзительно, знобко. Это уж после песней забудешься, песней и помянешь. А теперь… И они молча глядят на синеющий вдали лес, эти тысячи мужиков, тысячи «добрых матрозов», отслуживших более пяти лет, и «новики» из недавнего рекрутского набора, — все эти марсовые, канониры, морские пехотинцы, все, кто отныне зовется сенявинцами. И корабли тоже будто вздыхают, тяжело поводя бортами. А вахтенные офицеры, расхаживая по шканцам, насвистывают сквозь зубы: --">