Константин Багратович Серебряков - Дороги и люди

перегонит ее. Американцы были ошеломлены, когда увидели ваши спутники, — они вдруг постигли, что стали уже второй, а не первой державой в мире. Америка вынуждена будет учиться у вас, и прежде всего тому, как относиться к другим народам. Простые американцы начали понимать русских еще во время войны, когда увидели, как советские люди защищали Ленинград, Сталинград, Одессу, и они любят русский народ. Но у него есть в Америке и враги... Людям прежде казалось, что спорные вопросы надо решать только силой. Теперь всем пора бы понять, что нельзя в спорах прибегать к мечу, ведь меч стал слишком большшим и слишком страшным. Смысл слова «победить» ныне изменился. Он стал бессмысленным... Нам надо жить в мире. Спорить, соревноваться. Без меча! Русские учат терпению. Надо быть терпеливыми всем: теперь война — самоубийство. А далеко не все хотят быть самоубийцами...

Наш разговор продолжился во второй день встречи. В девять утра я пришел к Уильяму Сарояну в гостиницу. У него уже были гости — артисты, студенты. В номер вошла пожилая женщина. Видно было, что Сароян ждал ее. Они трогательно обнялись. Это была его родственница. Судьба скитальцев-армян разбросала их по разным странам. И вот они встретились. Впервые в жизни: крупный писатель, познавший на чужбине приютскую жизнь, труд продавца газет, батрака на калифорнийских фермах, чернорабочего, и уже старая Марта, лишь в советские годы вернувшаяся на родину и обретшая здесь душевный покой.

Зашел разговор о литературе. Я спросил Сарояна его литературных симпатиях и антипатиях.

— Я читаю только по-английски. Поэтому могу судить лишь о произведениях, написанных на английском языке. Но на каком бы языке ни писать, я всегда считал, что писать нужно так, чтобы литература помогала людям. Иной литературы я не признаю. Литература должна быть близка человеку, потому что она живет его жизнью... Русский народ великодушен, и о величии его души мир знает из произведений Толстого, Достоевского, Чехова, Горького, Маяковского...

— Что вы думаете о современном романе?

— Литература двадцатого столетия не должна быть похожа на литературу прошлых веков. Времена изменились. Раньше люди передвигались пешком и на лошадях. Теперь, как известно, со средствами передвижения дело обстоит совсем иначе. Современный человек очень занят, у него нет времени и терпения читать неторопливые и объемистые романы. Такие романы люди читают, когда лежат в больнице. А если мы пишем не для больных, а для здоровых, то должны писать лаконично. Существует много хороших писателей, которые этого мнения не разделяют. Они пишут объемистые вещи, и люди их читают. Больные и здоровые. И не ловите меня на противоречии...

Сароян посмотрел на часы:

— О, уже десять. Надо спешить к Мартиросу Сарьяну. Он пожелал написать мой портрет. Это большая честь для меня.

Вот, собственно, и все ответы на мои вопросы. Они вошли в репортаж, напечатанный в те дни «Литературной газетой».

Вернувшись в Америку, Уильям Сароян получил письмо из государственного департамента...

Нет, все-таки опять придется прервать рассказ об интервью, потому что мне довелось видеть — правда, в течение короткого времени, — как Сарьян писал Сарояна, и хочется вспомнить о тех минутах.

Художник усадил писателя на стул, а сам стал медленно обходить его то с одной, то с другой стороны. Потом уселся перед мольбертом, взял со стола палитру, выбрал в банке кисть, выдавил из тюбиков краски. Лицо художника, до тех пор задумчиво-спокойное, неожиданно напряглось, и он пронзил гостя своим острым, цепким взглядом. Вскоре быстрые, решительные движения его руки вывели на полотне первые контуры будущего портрета.

Никаких указаний, как сидеть, как держать голову — наклонить ее или приподнять, — художник не делал. Писатель понимал его каким-то тонким чутьем, будто сам был художником. Сароян понимал Сарьяна.

Художник, сделав очередной мазок на полотне, вдруг чему-то улыбнулся, откинулся на спинку стула, расслабился и сказал:

— А нас ведь легко перепутать: Сароян, Сарьян...

— Выиграю я, — заметил Сароян.

— Скромничаете, — ответил Сарьян и снова ушел в работу.

Не знаю, только ли сходное звучание фамилий имел в виду Сарьян, но я подумал: как, однако, много общего между художником Сарьяном и писателем Сарояном!

Сыны одного народа, перенесшего в своей истории жестокие испытания, они сохранили неистребимость духа и жизнелюбие. Оба они несут в себе доброту, душевную --">