Константин Багратович Серебряков - Дороги и люди

«Художник должен обладать той простотой духа, которая позволяет ему думать, что он пишет лишь то, что видит... И, даже отступая от натуры, он должен быть убежден, что делает это в целях более полной ее передачи», — это слова Анри Матисса. Их, я думаю, справедливо отнести и к полотнам Сарьяна, и к книгам Сарояна.

Пейзажи и портреты Сарьяна — это биография виденного и пережитого, глубокие размышления о жизни, изображенные не изощренно-сложными формами, а простыми, действенно красочными.

То же и у Сарояна. Его рассказы, пьесы, романы в основе своей жизненно-конкретны, более того — автобиографичны. Потому-то, наверно, в них так остро ощущение жизни, такая достоверность образов, естественность всех деталей; потому-то в них так рельефно лирическое начало и так глубинна и ясна философия жизни. Это и есть та высокая простота духа, о которой писал Матисс.

В творчестве Сарояна живет все то, что он впитал в себя с молоком матери, все то, что он видел и пережил в детские годы и с чем встречается по сей день, — национальные черты, обычаи и нравы, горести и радости, житейские неурядицы и удачи, надежды и иллюзии армян-иммигрантов, давно покинувших свою «старую родину» и расселившихся в калифорнийской долине Сан-Хаокин, в городе Фресно. Армянские мотивы, армянские образы, опоэтизированные талантливым пером художника, обрели звучание всеамериканское и всечеловеческое. И это тоже роднит его с Сарьяном. Хотя у Сарьяна горы и небо своей «старой родины» и люди, живущие в иных условиях, иной жизнью; его отличает иное мироощущение, иные взгляды на устройство мира, на пути и способы обретения человеческого счастья. Но двух творцов из разных по социальному строю стран объединяет вера в силу и доброту человека...

Портрет Сарояна Сарьян дописал на второй день. Писатель долго смотрел на полотно. Отходил от него, снова приближался, даже, как говорят, принюхивался к теплым краскам. И, сердечно поблагодарив художника, сказал:

— Теперь я себя буду знать лучше.

Как всегда, и в этом портрете Сарьян выразил характер человека, главные черты его личности, его души, быть может, увидел то, что не видит другой, даже сам Сароян. Это был простой и емкий рассказ о человеке, созданный кистью, — такой же простой и емкий, как рассказ Сарояна, созданный словом.

Кстати, поэт Геворг Эмин, побывавший немало лет спустя во Фресно, сказал мне, что Сароян очень увлекается рисунком и украсил квартиру своими работами.

Но — снова об интервью, теперь уже не сворачивая в сторону.

Итак, вернувшись в Америку, Уильям Сароян получил письмо из государственного департамента США:

«У нас возникли сомнения относительно точности заявлений, приписываемых Вам московской «Литературной газетой» в номере от 29 сентября 1960 года. Прилагаем к сему фотокопию статьи и ее перевод».

Еще шла «холодная война», все, кто подозревался в «антиамериканской деятельности» там, в Америке, брались на заметку, и похвалы Сарояна нашей стране бесследно не прошли.

Ответил он не сразу. Спустя год. Ответил, как подобает писателю. В автобиографической книге, которую он тогда написал. Вышла книга в Нью-Йорке под названием «То приедет, то уедет, сами знаете кто». В ней есть глава «Паспорт». И в этой главе такие строки:

«Уважаемый Паспортный отдел государственного департамента!

Ваше письмо я прочел, с приложениями ознакомился. Что-то не пойму я из этого письма, ждете Вы от меня ответа или нет. Но, с другой стороны, я ума не приложу, с какой бы стати было Вам посылать мне письмо с приложениями, если бы Вы не ожидали моего ответа. Или, может быть, я просто-напросто не понимаю языка, на котором изъясняются различные правительственные ведомства? Как знать, быть может, на самом деле тут черным по белому написано: «Вам лучше бы ответить, не то...»? Иначе как объяснить связь между Паспортным отделом и тем, что я недавно побывал в России? Я привык говорить то, что думаю, или, во всяком случае, стараться говорить то, что думаю. Я не умею читать между строк, разглядывая скрытый смысл того, о чем вообще ни слова не говорится.

Уж не кроется ли здесь завуалированная угроза — так, кажется, это называется?

Ну, если это и впрямь завуалированная угроза, значит, так уж, наверно, положено, чтобы взяли да и адресовали мне завуалированную угрозу...»