Надежда Яковлевна Мандельштам - Воспоминания. Книга вторая

«Мемуары замечательных людей»

Надежда Мандельштам

Воспоминания
Книга вторая

Москва
Берлин
2019

УДК 821.161.1
ББК 83.3(2)6
М23
Мандельштам, Н. Я.
М23
Воспоминания. Книга вторая / Н. Я. Мандельштам. –
Москва ; Берлин : Директ-Медиа, 2019. – 763 с. – (Серия
«Мемуары замечательных людей»)
ISBN 978-5-4475-8175-6
В издании представлена вторая книга воспоминаний Надежды Яковлевны Мандельштам (1899–1980 гг.) – русской писательницы, мемуариста, супруги одного из крупнейших поэтов XX века
Осипа Мандельштама. Мемуары являются не только бесценным
источником для всех изучающих творчество О. Э. Мандельштама,
но и считаются важнейшим свидетельством эпохи социализма в
истории нашей страны, и в частности, сталинского времени. Это
свидетельства не «только о времени, но и из времени», в которых
автор выносит на суд читателей целую эпоху и личности конкретных людей, высказывая свое отношение ко всему происходящему.
На страницах книги мы встречаем имена великих современников
Н. Я. Мандельштам – Анны Ахматовой, Бориса Пастернака, Марины Цветаевой, Александра Солженицына, Велимира Хлебникова и
многих других представителей мира искусства и литературы, чьи
имена неразрывно связаны с той безвозвратно ушедшей эпохой.
Одно из центральных мест во второй книге уделено взаимоотношениям Надежды Мандельштам с супругом и рассказу о их трагических судьбах.

УДК 821.161.1
ББК 83.3(2)6

ISBN 978-5-4475-8175-6

© Издательство «Директ-Медиа», оформление, 2019

«Я»
I
Передо мной стоит новая задача, и я не знаю, как к ней
подступиться. Раньше все казалось ясным: надо сохранить
стихи и рассказать, что с нами произошло. Речь шла о событиях, от нашей воли не зависевших. Как все каторжанки, стопятницы, пленницы, я думала только о времени, в котором
жила, и вместе с себе подобными терзалась однимединственным вопросом: как это могло случиться, как мы до
этого дошли?.. Думая об этом, я забывала и себя, и свою
судьбу, и даже то, что говорю о себе, а не о ком другом. Ведь в
моей судьбе не было ничего исключительного. Такие, как я,
слонялись всюду в неисчислимом количестве: бессловесные
запуганные твари с детьми и без детей, старательные и робкие служаки, непрерывно повышающие свою квалификацию, чтобы не потерять службу, и каждый год заново в философских кружках изучающие «Четвертую главу» и
историю обезьяны, которая стала человеком, потому что
научилась отличать правую руку от левой. Некоторую роль в
очеловеченье обезьяны сыграл и богатый витаминами и белками сытный и вкусный стол, чего у нас самих и в помине не
было. Зато была служба, и мы за нее судорожно держались,
потому что без службы только пропасть... Моя сослуживица
по САГУ, Среднеазиатскому университету, с моей точки зрения, совершенно благополучная женщина с собственной
жилплощадью, призналась, когда мы шли вместе вечером с
философского семинара, что каждую осень испытывает настоятельную потребность перечитать «Краткий курс» и «Диалектику природы», потому что это дает ей силы на весь учебный год. Ей было шестьдесят, и она дрожала, что ее выгонят
«за выслугой лет». Пенсии до Хрущева были совершенно
3

липовые, и я прекрасно знала, откуда ее энтузиазм. Все это
предстояло и мне старость, философия, энтузиазм — в случае благополучного исхода, разумеется, если мне разрешат
до конца работать, стараться и постигать мудрость наших
правителей. Единственная между нами разница заключалась
в том, что я под конец жизни бросила бы в море запечатанную бутылку, а она свои бутылки берегла пустыми — про
черный день в кладовой. Ничто не предвещало того, что случилось впоследствии. Мы жили затаившись и не надеялись
ни на что. Тысячелетнее царство только начиналось, а человеку такой срок не отпущен.
Я говорю о тех, кому повезло, как мне, потому что мы остались на свободе. Я знала, каково нам живется на такой свободе, и помнила о тех, кого угнали за колючую проволоку.
Вот почему о себе я думать не могла. Думать я могла только о
людях — обо всех и о каждом. О тех, кто ушел и не вернулся,
и о тех, кто ждет и не дождется. До меня доходили слухи об
очередных арестах, и каждый отзывался новой болью по незажившей ране. В этом вареве и крошеве исчезло слово «я».
Оно стало почти постыдным запрещенной темой Кто смеет
говорить о своей судьбе, жаловаться на свою судьбу, когда это
общая судьба?.. Однажды — уже в новую эпоху — я --">