Надежда Яковлевна Мандельштам - Воспоминания. Книга вторая

услыхала
по еще и поныне запретному радио отрывок из мемуаров человека, побывавшего в лагере и выпущенного, кажется, с поляками. Лейтмотив его мемуаров, вернее, этого отрывка, был
такой как смели его, имярек, вырвать из домашнего уюта —
там дом, там мать, там стол, накрытый белой скатертью, — и
упрятать сюда — в проклятый лагерь, на вонючие нары Я в
бешенстве выключила жалкую балаболку хорош гусь, ну и
претензии. На каторгу, видите ли, ему не захотелось!.. Впрочем, каторга слишком мягкое слово для лагерей двадцатого
века, но найдется ли на свете человек, которому хочется на

4

каторгу или в газовую печь?.. Лезет со своим «я»... «Западные», как я заметила, носятся с ним как с писаной торбой
И Ахматовой я как-то устроила сцену из-за этого самого
«я». Она попросила меня найти какое-то стихотворение по
алфавитному списку и невзначай сказала, что у нее много
вещей начинается на «я». Я впала в ярость и стала вдруг доказывать, что это худший из ее пороков — «ячество». Она не
защищалась, хотя вообще легко вставала на дыбы. Моя уверенность, что в слове «я» содержится что-то запретное и даже
постыдное, показалась ей убедительной. Вероятно, она тоже
прошла через отвращение к «я». Вскоре я, впрочем, опомнилась: во-первых, начальных «я» у нее не больше, чем у других, — лирика ведь самый личный жанр, во-вторых, вовсе не
слово «я», а все направление стихов показывает наличие или
отсутствие пресловутого «ячества». И, наконец, разве не подвиг сохранить чувство личности и ощущение «я» в нашу эпоху оптовых смертей и гигантских мясорубок? Такие эпохи
порождают только индивидуализм, основанный на принципе «спасайся, кто может», а совсем не чувство личности.
Потеря «я» не заслуга, а болезнь века. Вот симптомы этой
болезни, которые я изучила на себе и на всех окружающих
Люди, потерявшие «я», делятся на две категории. Одни, подобно мне, погружаются в оцепенение и живут одной только
мыслью «как времени бремя избыть» В душе они часто таят
безумную надежду прорваться в будущее, где снова обретут
себя, потому что там будут восстановлены все ценности в их
извечной форме Жизнь принимает у них форму непрерывного ожидания каких-то лучезарных берегов, которых не было и не будет на нашей планете, а ничего иного они не видят.
Преодолевая болезнь ожидания, я издевательски сравнивала
себя с отставными деятелями только что отошедшей эпохи.
Сейчас они тоже сидят по своим углам, по нашим масштабам довольно комфортабельным, и ждут возвращения кто
5

двадцатых, а большинство — тридцатых или сороковых годов, чтобы навести порядок и отправить куда следует тех, кто
распустил язык за последние полтора десятилетия. У этих
героев, конечно, больше шансов дождаться своего рая, чем у
меня, но для них понятие личности не существовало никогда,
а мою при наведении порядка они быстро ликвидируют, если только узнают от своих стукачей о моем существовании.
Впрочем, я могу уцелеть, потому что они займутся чемнибудь более актуальным. Ведь я нигде не служу и никому не
мозолю глаза.
Второй вид утерявших личность выглядит совсем поиному. Они считают свое «я» лишь случайной и минутной
удачей и готовы на все, лишь бы урвать хоть каплю удовольствия: все можно ради жизни — надо же ублажить себя, пока
ты есть. Такое «я» вовсе не «я», а просто забавный феномен,
приятное ощущение живой материи, случайность или трюк
слепой эволюции, подарившей мое тело жаждой удовольствия. Из этого следует, что выше всего стоит инстинкт самосохранения — спасайся, кто может и какими угодно способами.
В этом случайном мире никто ни за что не отвечает, и все твои
поступки канут в бездну вместе с тобой и с твоей эпохой.
Потеря «я» выразилась в ущербности (мой случай) или в
открытом индивидуализме — ведь эгоцентризм и самоутверждение его крайние проявления. Симптомы разные, а болезнь одна: сужение личности. И причина болезни тоже одна — рухнувшие социальные связи. Весь вопрос в том,
почему они рухнули, а как это происходило, мы видели: все
промежуточные звенья — семья, свой круг, сословие, общество — внезапно исчезли, и человек очутился один перед таинственной силой, которая именуется власть и служит распределителем жизни и смерти. В просторечье у нас это
называлось Лубянка, и если процесс, который мы наблюдали
у себя, протекает во всей европейской культуре, то мы про6

демонстрировали такие яркие и --">