Станислав Борисович Рассадин - Фонвизин

рассуждении мехов те, кои я привез
с собою, здесь наилучшие, и у Перигора нет собольего сюртука. Гор­
ностаевая муфта моя прибавила мне много консидерации» — так ки­
чится наш путешественник перед французами, свысока глядя на их
одежку, для русского непривычно простоватую. И то сказать: «...тот
почитается здесь хорошо одетым, кто одет чисто». Ну, не чудаки ли?
А бриллианты, скажите на милость, «только на дамах»!
Вообще, раз уж пришлось к слову, Денис Иванович, что назы­
вается, пожить любил. Был и волокитою, и гурманом, и хлебосолом.
1 Это русский сенатор! Какой знатный вельможа! (франц.).

5

Притом умеренностью ни в чем и никак не отличался, расплатившись
после здоровьем и состоянием. Молва охотно сберегла анекдот, как,
обедая у своего друга и покровителя... нет, учитывая характер века,
лучше сказать: покровителя и друга — Никиты Ивановича Панина,
он взял себе к супу пять больших пирогов (вот они, Митрофановы
подовые «не помню, пять, не помню, шесть»).
«— Что ты делаешь! — вскричал будто бы Никита Иванович.—
Давно ли ты мне жаловался на тяжесть своей головы?
— По этой самой причине, ваше сиятельство, и стараюсь я оття­
нуть головную боль, сделав перевес в желудке».
Да и сам Фонвизин в заграничных письмах тщательно аттестует
ресторации и трактиры, демонстрируя ворчливую привередливость,
ругая то поваров, то столовое белье, то порядок прислуживания за
обедом (опять французы не угодили: все у них слишком скромно,
просто, бедно). Правда, поварня французская, как и нюрнбергское
пирожное, отмечена благосклонно...
Может, все это пустяки — и фонвизипская привычка к размаху
и гоголевская поправка? Как посмотреть...
Гоголь рисует самое Скромность. Самое Умеренность. Набрасы­
вает,— а точнее, выводит, ибо в едва мелькнувшей фигурке великого
предшественника заметны вывереиность и обдуманность,— образ
нечестолюбивого, сдержанно-достойного сочлена екатерининского
окружения, сама отчужденность которого («подалее от других... не
принадлежит к числу придворных...») осторожна и соразмерна. Скром­
ный камешек в царском венце, выгодно оттеняющий пышность прочих
каменьев и сам от них выгодно отличающийся; перламутр среди ал­
мазов и сапфиров; литератор совершенно в духе девятнадцатого века,
учтиво и чуть иронически отстраняющийся от монарших милостей и
советов:
«Вы, ваше императорское величество, слишком милостивы. Сюда
нужно по крайней мере Лафонтена!»
То есть: извольте для сего дела поискать других, ваше император­
ское величество.
Как это непохоже на человека, бывшего характернейшим типом
своего странного века, воплотившего и возвышенность его и то, что
мы, нынешние, готовы поспешно признать низостью; являвшего со­
бою скопище неумеренных страстей, личных и политических; льстеца
и смельчака, язвительного остроумца с несносным характером и често­
любца, рвавшегося не от двора, а ко двору, в круг тех, кто делал по­
литику и историю... словом, как непохож человек с перламутровыми
пуговицами на подлинного Фонвизина.
Как скромный кафтан на соболий сюртук.
Сегодня мы знаем его лучше, чем те, кто был моложе его лет на
шестьдесят-сто. Изучены архивы, дотошно собраны свидетельства
6

современников, и совсем иное дело писать после книги Петра Андрее­
вича Вяземского «Фон-Визин», после работы Ключевского о «Недо­
росле», после академика Тихонравова, после современных исследова­
телей, прежде всего — превосходившие изучивших дело Г. П. Макогоненко и К. В. Пигарева 1.
И все-таки много провалов, пробелов, пустот.
Надеясь, что биография Грибоедова будет написана и свидетель­
ства знавших его не уйдут вместе с ними, Пушкин все-таки был гру­
стен и скептичен: «Мы ленивы и нелюбопытны...» Для скепсиса име­
лись основания — хотя бы судьба Фонвизина; отчаявшись рассле­
довать ее в подробностях, Вяземский записывал и той же печальной
интонации, теми же безнадежными словами: «Наша народная память
незаботлива и неблагодарна...»
Александр Сергеевич помогал Петру Андреевичу, но добыча была
невелика:
«Вчера я видел кн. Юсупова и исполнил твое препоручение: до­
просил его о Фонвизине, и вот чего добился. Он очень знал Фонви­
зина, который несколько времени жил с ним в одном доме. C’était
un autre Beaumarchais pour la conversation2. Он знает пропасть его
bon mots, да не припомнит».
Всего три-четыре десятилетия прошли со дня --">