Всеволод Александрович Ревич - Алексей Толстой как зеркало русской революции

в руке. Он, конечно, всем сердцем рвется освобождать угнетенных, но не прочь при случае прихватить ожерелье для любовницы или приказать, чтобы к нему приводили по одной наложнице из «освобожденного» гарема. И Новик вовсе не собирается удовольствоваться Индией. На Марс, правда, его не пригласили; не беда — следующей мишенью намечается Австралия, в которой, как ему рассказывали, не только все звери с торбами на животе, но «тоже люди живут, тоже небось от капитала маются»… Примерно такое же представление, как у Гусева о Марсе.

Алексей Иванович Гусев:

«А я думаю, — если мы первые люди заявились, то Марс теперь наш, русский… надо, чтобы они бумагу нам выдали о желании вступить в состав Российской Федеративной Республики».

Но гусевы и новики — это полбеды. Беда в том, что и во всех действующих лицах, занимающих куда более высокие командные посты, мы с легкостью обнаруживаем гусевские черты. Не только в «железном» комкоре Лапиньше (конечно, латыше), не только в типовом комиссаре Брускине (конечно, еврее), но и в Кобе-Сталине, и в Троцком, и в самом Ленине. Затесавшийся случаем в их компанию старый шулер Шишкин без промедления догадывается, что перед ним промежуточные люди, калики перехожие, не осознающие своей ответственности за судьбы миллионов задурманенных, доверившихся им людей…

В Гусеве отчетливо видно генетическое родство с булгаковским Шариковым, да и с сегодняшними «добровольцами». Реакции гусевых на все происходящее заранее определены и полностью предсказуемы: «Эти штуки мы знаем!», «Даешь, тудыть твою в душу, арсенал!», «Дура ты, Игошка, жизни настоящей не понимаешь…». Это реакции людей с мозгами, промытыми классовой терминологией, может, и не людей уже, а полноценных роботов. Только с роботами мыслимо достичь абсолютного единства, которого с первых шагов добивались от советского народа руководители социалистического государства. Может быть, загадочные и на первый взгляд бессмысленные действия Толстого, который после «Аэлиты» ни с того ни с сего взялся переписывать знаменитую пьесу Карела Чапека «RUR» и издал ее под названием «Бунт машин», принципиально ничего не изменив, объясняются тем, что в 1924 году аристократ еще чувствовал инстинктивный страх перед сотнями тысяч марширующих под красными флагами гусевых — единоликих, единомыслящих. Позже он и сам влился в их ряды. Интуиция Толстого позволила ему угадать — именно эти шалопутные, не размышляющие, безответственные парни сделали революцию. Результаты их самоотверженной работы мы расхлебываем уже семьдесят восемь лет.

Словом, если бы в книге действовали только Гусев и Лось, она вряд ли бы устояла. Но роман все-таки выжил и выжил благодаря образу, которого Чуковский и другие не замечали. Маститые литературоведы могут сколько угодно утверждать, что наивысшая удача — это Гусев. Но не припоминаются ни пионерские отряды, ни кружки любителей фантастики имени товарища А. И. Гусева. А вот именем Аэлиты называются малые планеты, молодежные кафе, вокально-инструментальные ансамбли, даже фены для укладки волос и стиральные машины. Наверно, все же не случайно автор назвал книгу именем «хорошенькой и странной» женщины. Таких, как Гусев, в литературе было множество. Аэлита и по сей день — одна.

Первый рассказ Аэлиты:

«Играл он и пел так прекрасно, что замолкали птицы, затихал ветер, ложились стада и солнце останавливалось в небе».

(Из этих слов с несомненностью следует, что марсианка была каким-то образом знакома с баснями дедушки Крылова.)

Аэлита не вписывается в обыкновенную реалистическую тусовку. Она — вольная дочь эфира, женщина на все времена и на все планеты. Может быть, потому-то хрупкая марсианочка и убежала тленья. Не хочу ничего дурного сказать о характерных национальных типах, но, видимо, есть потребность и в идеальных образах, создавать которые, между прочим, очень и очень непросто, если, конечно, стремиться к тому, чтобы идеал несколько отличался от одежных манекенов. Может быть, в читательской любви к этому неземному созданию проявился подсознательный протест против чрезмерной политизированности нашей литературы и жизни. Допускаю, что и Толстой придумал ее от тоски по другой жизни.

На «Аэлиту» нападали с разных сторон, но и атакующие, и обороняющие почти никогда не смотрели на книгу глазами читателя. А ведь ее достоинство прежде всего в --">