И. Билен (Саваш ве Устюнгель) - Солнечный мир

Те холмы, на которых восемь веков назад начала строиться Москва, за последние полвека стали совсем незаметны. Они затерялись среди современных сооружений.

Весь вид этого величественного и светлого города наводит на мысль о стремительном взлете в жизни всей страны. Ведь и в космическом корабле рядом с Гагариным был весь советский мир, все советские люди, люди, строящие коммунизм…

Размышления над увиденным уносят нас далеко, а здесь под ногами у нас Ленинские горы, Москва-река. Вокруг — сад. Яблони только что расцвели. Отыскиваю глазами старинный Новодевичий монастырь. Вот он. Там, на Новодевичьем кладбище, могила Назыма. Назым Хик-мет — он везде, во всем мире, и прежде всего в Анатолии, в Турции. В головах у Назыма течет Москва-река, но он на берегах Кызыл-Ирмака, Ешиль-Ирмака, Черного моря, Средиземного моря, Мраморного моря…

Я загляделся на Москву-реку, задумался. Может, и Назым, будучи в Москве, глядел, глядел вот на эти воды и потом сказал:

Гераклит! Гераклит!

Никто не мог

повесить замок

на текущие воды^[2].

Эти стихи о Гераклите накликали беду на голову великого поэта. Следователь в Турции во время одного из допросов, которым много раз подвергался Назым, спросил его: «Значит, ты и в Москве думал о национальных меньшинствах, так что ли?» Следователь, как оказалось, прочел написанное старым арабским алфавитом «Гераклит» как «Гераккалиет», т. е. «каждое нацменьшинство». И чего только не пришлось претерпеть в жизни Назыму от всех этих невежественных, неотесанных следователей, прокуроров, от всей их службы «справедливости», от всего этого механизма буржуазного гнета!

Назым любил все новое, передовое во всех областях жизни. Радовался, как ребенок, увидев новые, современные постройки, новые машины. Часами мог говорить о новых домах, городах, заводах. Как стихи воспринимал он новые стройки и строителей: рабочих, инженеров. И говорил о них, словно читал стихи. Но и все старое не отбрасывал прочь без разбора. Великого Синана^[3] он усаживал на его трон, смотрел на его творения, на его тонкие расчеты точно так же, как на нынешние электронно-вычислительные машины. Его возмущали те, кто считает, что архитектура, строительное искусство есть «застывшая в камне музыка». Он брал естественную, первозданную красоту Турции как сырье, как тесто, размешивал, разделывал, лепил ее в самые современные формы и воспевал эту красоту в своих творениях.

Хикмет без устали мог рассказывать о том, какими станут в будущем, в свободной, светлой Турции, за которую он боролся, районы Казлычешме, Касымпаша, Халич в Стамбуле, деревни Анатолии, кварталы геджеконду^[4] во всех городах. Сознанием коммуниста он верил в будущее, в непременную победу рабочего класса в его борьбе за свое освобождение…

Нал Москвой-рекой много мостов, крепких, солидных, широких. По ним туда и обратно движутся потоки пешеходов, городского транспорта. Под мостами проходят пассажирские и грузовые речные суда. Москва — порт пяти морей. Можешь сесть на пароход в Стамбуле, через Черное, затем Азовское море, потом по Волго-Донскому каналу проследовать в Балтику и дальше на север, в Белое море. А хочешь, поворачивай штурвал — и ты в Каспийском море. И вот, смотри:

Из горизонта в горизонт

бежит лиловых волн орда,

бежит каспийская вода^[5].

И слушай голос Назыма, передающий говор Каспийского моря^[6].

Хунвэйбины в Китае во время пресловутой «культурной революции» жгли книги Назыма Хикмета, бросали их в огонь костров на пекинских площадях. Чиркали спичками и спокойно уничтожали «Джоконду и Си Яу»^[7]. Сжигали точно так же, как в свое время гитлеровские варвары уничтожали на берлинских кострах шедевры передовых представителей мировой литературы и науки. А что сталось с Си Яу? Его, как представителя старого поколения китайских коммунистов, собственноручно расстрелял в Шанхае ближайший сообщник Мао. Маоисты расстреливали в Китае коммунистов, расстреливали революцию, именуя это «культурной революцией».

ГОСТИ