Янка Брыль - Стежки, дороги, простор

аисты.

И солнце, столько сегодня солнца! После дождливых дней — как будто новое, еще раз лето.

На окраине деревни, рядом с большим памятником жертвам, замученным фашистами — четыреста двадцать шесть человек! — притулился маленький, примитивный памятничек с такою эпитафией на застарелом цементе:

З.П.

Грицевич Семен Димитрович год 1908 и ево дети Марыя Ева Ганна Ананас Вера Иван Апанасав 1940 г. погибли ат немцав в 1943 г. Пам. мужу и детям ат жаны.

Вокруг двух памятников стоят послевоенные березы. Они давно уже толстые, гладкие, с темно-зеленой листвой. Невиноватые, что им так сыто рослось здесь на крови.

Старуху, что поставила тот памятничек, мы застали на кухне, за большим окном которой лилово-бело и достно-густо цвела в огороде картошка. Бабуся уже совсем слабая, семьдесят семь лет. Столько работы всякой переделано. А сколько всего пережито... Расспрашивать — страшно, больно дотрагиваться горькой памятью. Она поверила, что надо рассказать, и рассказала.

«...По семьям стреляли. Дак я уже шла своею семьею! Хозяин с дочкой с одной стороны, а со мною другие. Дак они как застрочили, дак мои упали неживые, а я еще раз ступила и упала. И меня завалило людьми. По грудь...»

Из-под трупов, из сарая, в котором убивали и сжигали, женщина тогда вылезла и, вместе с очень немногими, пошла, побежала в лес. «Молодая была, выносливая. Не то что теперь...»

Сегодня старухе совсем уже неможется, а жить еще все надо. Не просто жить, заслуженно отдыхать, а помогать в избе. Сыну, невестке. После войны она сошлась с другим человеком. Он в позапрошлом году умер, а она вот говорит: «Силы нема, а помогать надо». Хоть ты цитируй эту простоту как афоризм, оплаченный невзгодами, муками жизни.

Она как раз кормила «очень распущенную» внучку, которой не сиделось у бабуси на коленях. Вдвоем они напоминали мне и мою, так же когда-то слабую и с внучкой. И стало хорошо и горьковато на душе... Все они и всюду так похожи.

Светловолосая трехлетняя девочка пищала, дергалась на коленях от мисочки с молочной кашей. Вырастет — будет бабушку свою, возможно, помнить. Но так ли, чтобы понять, почувствовать, какая она сама была тяжелая для этих дрожащих рук, для коленей, для сердца, что жило, все еще держалось долгом материнства?..

А кто ж такой «Иван Апанасав 1940 г.»?

Мы спросили, и старуха разъяснила. Обо всей семье. Семен — это ее первый муж. Мария, Ева, Ганна — это их дети. Ананас и Вера — деверь с женою. А Иван Апанасов — их малыш. «Как раз такой вот был, как эта». Что на коленях.

Рассказать о том страшном дне мы старуху не так уговорили, как исподволь расшевелили вопросами. А сняться с внучкой еле упросили. Может, и не согласилась бы, но пришла с фермы невестка, румяная и проворная молодуха. Взяв маленькую в комнату, она заспешила там, и минут через несколько оттуда в кухню послышалось:

— Дяденька, а во!

Это мне — ближайшему, кого она заметила через щель в веселенькой ширме.

Маленькая стояла уже в новом платьице. И причесанная. С улыбкой, за которую им прощается все. Ее «а во!» как раз и значило: «Гляди, какая я, любуйся!»

Сначала мне вспомнилось народное, мужское: «Вот, браток, бабье семя!» А потом я эту улыбку маленькой — от мамы, от бабуси — невольно, жутко перенес туда, под березы. Где такой же, как она, Иван.

1975

КОЛЫБЕЛЬ

Старая мать сказала бы: «Диво какое: внучка у него. Пускай здорова растет». Однако и рада была бы, конечно, хоть у нее это уже, как и правнучка, не диво, а десятая, посчитав во всем нашем роду. Была бы...

...Предвесенняя пора с последним, нещедрым нынче снегом. Солнце всходит. В ярком свете за окном вагона — густая, вечная зелень ельника охранной полосы. А в зелени этой — голенькие пестрые березки. Будто так же в очереди за зеленым, только более светлым.

А мне почему-то вспоминается стол на большом ярко-цветастом ковре и наше диво — светленькая, только что из теплой колыбели, в короткой рубашечке. Смеется и кричит. Так ведь недавно овладела первой полсотней слов, а вот приказывает:

— Дед, па-ба-зя-ли!

Мы бегаем вокруг стола, я не могу ее догнать, и это очень весело.

А есть ли что-нибудь красивее, чем головка спящего ребенка на белой подушке?..

...Из дома, что на горе, из окна четвертого этажа видно чистое

--">