Наталья Тиграновна Пахсарьян - ФРАНЦУЗСКИЙ РОМАНТИЗМ И ГЕНЕЗИС МАССОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

позднее, чем рождение современной формы романа. Этот жанр не
вписывался в классицистическую иерархию, и, быть может, именно
поэтому прикладная теория романа XVII в. так стремилась соотнести
его с почтенным жанром эпической поэмы. Эту работу по приданию
«почтенности» роману продолжил и век Просвещения – с одной стороны, трансформируя концепцию романа как эпоса (делая, как,
например, Г. Филдинг, акцент на комическом варианте эпического), с
другой – отказываясь от жанрового определения «роман», стилизуя
себя под нехудожественные, но как бы естественно правдивые жанры
мемуаров или писем (как А.-Р. Лесаж, П.К. де Мариво и др.). Не так
просто протекала легитимация романа даже в классическую эпоху для
этого жанра – в XIX столетии. По наблюдению Франсуазы Мелонио, в
течение всей первой половины XIX в. во Франции «литературное поле
было по-прежнему организовано вокруг Французской Академии и почтенных жанров – ораторских, поэтических, исторических» [Mélonio,
1999, p. 29]. Усилия установить высокий литературный статус романа
как жанра наталкивались на неизменно ироническое отношение большинства критиков к сфере социального (с которой так или иначе был
127

Пахсарьян Н.Т.

связан жанр романа 1), указание на ее банальность. По существу, так и
не войдя в круг «высокой», элитарной литературы, в эпоху романтизма роман стал вырабатывать внутри себя критерии собственной элитарности и массовости. Именно в поисках критериев этикоэстетической оценки жанра состояла, как кажется, главная функция
развернувшихся во Франции в конце 1830-х – 1840-е годы споров о
романе-фельетоне, фрагменты которых подробнее будут представлены далее.
Современные исследователи не сомневаются, что массовая культура родилась в 1830-е годы на базе романтического «популярного /
народного романа», при этом романтизм обозначил одновременно две
позиции литературы и писателя в обществе, развивающиеся параллельно: писатель-романтик – это носитель важной миссии, народный
пророк, маг (и не только романтик, вообще – писатель, не случайно
Вольтера и Руссо переносят в Пантеон в эпоху романтизма) – и писака, живущий литературным трудом (несколько фигур из легиона таких
писак изобразил в «Утраченных иллюзиях» Бальзак). Против последних, «промышленных» сочинителей, соблазнившихся новым способом публиковать романы в газетах и журналах, выступал Ш. Сент-Бёв
в известной статье-памфлете 1839 г. «О промышленной литературе»:
«Это новшество настолько понизило моральный уровень литературы в
целом, что, если бы мы воссоздали картину современных литературных нравов во всех подробностях, нам бы просто не поверили» [СентБёв, 1970, с. 223]. Но контрастная картина последовательного противостояния «элитарной» и «промышленной» романистики не соответствует действительности, поскольку по крайней мере в 1830–1840-е
годы во Франции романтическая писательская «элита» и сочинители
«второго ряда» часто ощущали себя и оценивались публикой – а порой и критиками – как единое сообщество. Достаточно вспомнить сатирическую литографию Бенжамена Рубо «Большая дорогая в будущее» (1842), где шествие популярных романистов возглавляет
В. Гюго, а Т. Готье или А. де Виньи стоят в одном ряду с Ф. Сулье,
Э. Сю, А. Карром.

Как указывает А. Кюбинлихт-Пру, «роман формируется как жанр, прежде всего
становясь модусом социально-исторического знания» [Kubinlicht-Proux, 2001, p. 496].
1

128

Французский романтизм и генезис массовой литературы

Впрочем, нельзя не прислушаться к мнению американского исследователя Р. Шефи, полагающего, что критерии элитарности / массовости – дело рук не писателей, а литературных критиков, и называющего неисторичной дихотомию «тривиального» (популярного) и
«художественного» (элитарного) романов (терминология связана с
тем, что эта дихотомия изучена им на материале Германии), поскольку, как подчеркивает ученый, «гениальную литературу» современные
филологи судят по эстетическим критериям, а «популярную» – по социально-экономическим. Практически нет ни одного исследования
тривиального романа, где не было бы статистики, но ее нет в исследованиях высокой литературы. «Возникает вопрос: разве не существует
социологии “гениальной литературы”? Или априори считается, что ее
нельзя создать?» [Shefey, 1992, p. 198].
Надо сказать, что позиция Шефи – бескомпромиссна и последовательна: он полагает, что социологи --">