Сергей Алексеевич Белозёров - Иркутские публикации

весь мир зашептал:

«О, только бы он не споткнулся!

О, только бы он не упал!»

Быть может, его оградила

От малой минутной беды

Того заклинания сила:

«Родной наш, не упади!»

И если бы после мы знали

Минуту последнюю ту, —

Да мы бы дыханьем держали

Его самолет на лету!

Мальчик у почтамта

С кем же всё-таки схож он, вышедший из-под штампа,

К полночи после таблеток впавший в лёгкую спячку,

Мальчик в кожаной куртке, встреченный у почтамта,

Стриженый под фашиста, мерно жующий жвачку?

В юности я схлестнулся, помнится, с сопляками,

Четверо было спереди, пятый ударил сзади.

Помню, один всё целился в голову каблуками —

Может быть, батя этого? Нет, мелковаты бати.

Или в особом отделе, в личном секретном деле

На фотокарточке эти чёрточки промелькнули,

В деле о «самостреле» — его молоденьком деде,

Пальцы себе отстрелившем, чтоб не идти под пули?

Нет. Мы встречались в мире, которого не бывало.

В будущем, на которое очи бы не глядели:

Он, уцелев при взрыве, вылезши из подвала,

Мчался на мотоцикле, городом мёртвых владея.

Всё, развалившись, открылось: денежный шкаф и аптека,

Всё для него: от бутылок до теплого женского тела,

Всё остальное сгорело: ни одного человека

Нет между ним и счастьем. Рыча, душа его пела.

Был он тогда постарше, выглядел он солдатом,

Шлем его не был рогатым — торчали рога автомата,

Взмах моих рук увидев, он и повёл автоматом

Здесь, у почтамта, где ночью встретились мы когда-то…

Сразу я умер. И сразу — в нынешний день метнулся,

Вместе со всем человечеством ещё непослушной рукою

Выключил это будущее, всё-таки дотянулся,

Такого теперь не будет. Будет совсем другое.

Вот и живу на свете. Сводку последних известий

Как-то спокойнее слушаю, придя на работу в девять,

Только душа не на месте, всё же душа не на месте:

Ты-то остался, парень. Что мне с тобою делать?

Сухари

Не обойтись большой стране

Без нас в труде и на войне.

Мы очерствели, почернели,

Как чёрный хлеб, который ели.

Мы — сухари. И сухарям

Сначала выпадает детство:

Вздымаясь, жадно дышит тесто,

И бродят молодые дрожжи,

Но уголь с пламенем начнут

Работать чёрную работу —

И проступает соль от пота

На обгорелой корке кожи.

От ветра и от солнца суше

И твёрже становились души,

Черствела плоть в дыханье будней.

И всё же хорошо, что будет

В запасе чёрный хлеб насущный,

Насушенный на всякий случай

Для нас, — мы тоже ведь запас,

Пусть реже вспоминают нас

И отзываются не лучше —

Живём спокойно и достойно

И знаем: сухари берут

На самый непосильный труд,

На самые большие войны.

"Гайка выпала в стране?…"

Гайка выпала в стране?

Вал карданный разболтался?

Или зуб на шестерне,

На ведущей поломался?

Несколько газетных строк

Сообщили мне устало:

Двадцать лет — нормальный срок

От идеи до металла.

Тычется изобретатель

В двери так же, как писатель,

Ровно столько, например,

Ожидал я книжку эту.

И впервые смысла нету

В том, что русский инженер

Равен русскому поэту.

"Время, наверно, рассыпаться кубикам…."

Время, наверно, рассыпаться кубикам,

Время седеть, как под осень трава —

Стиснули зубы железным загубником

Тяжкие и дорогие слова.

Прежние были, как рябь на поверхности,

Эти черпнул я со дна родника,

И потому убеждённее верится

В совесть народа и правду стиха.

Было бы это. А строчка обтешется,

Вспыхнут сравненья, возникнет мотив —

Слышать бы только диктовку Отечества,

Категорический императив.

Оттепель

По нашей весне, неуверенной, северной,

Женщина с тихой улыбкой несёт

Веточку вербы с комочками серыми,

Зверёнышами, сосущими тёплый сок.

И так же Земля баюкает ночью,

С опаской прислушиваясь в --">