Сергей Алексеевич Белозёров - Словарь далей

отряде космонавтов

зазря лет десять гробился, на пенсии теперь,

речушку осушители сделали канавой,

из леса изуродованного ушел последний зверь.

Родную Могилевщину, названию согласно,

угробил взрыв чернобыльский весенним тихим днем,

но это — дело прошлое, зачем рыдать напрасно,

двадцатый век закончили! С чего теперь начнем?

Из Иркутского цикла

1.

Ближе к Новому году

тишину и свободу,

очевидно, и я обрету.

Потому что, отчаясь,

сроки сам назначаешь,

если невмоготу.

Проще станет и легче,

и расправятся плечи,

взмоет ввысь небосвод,

и какой-нибудь кустик

в переулках иркутских

свои белые свечи

тихо рядом зажжет.

Будет полночь, как зал —

темным рядом зеркал

чьи-то черные двери,

и во мраке зеркал

все, что в жизни искал,

и — потери, потери,

и простор. Не грусти!

Пей за здравие Мэри

горький снег из горсти.

2.

Ветер, боже ты мой,

выдувает окно пузырем,

будто к окнам спиной

прислонились ноябрь с декабрем.

К этим братцам ведет,

вероятно, январь февраля —

дом из камня, и тот

весь дрожит, и трясется земля.

От большого ума

говорили мне, видно, друзья:

«Тихий угол — Зима…»

Если кто-то и тихий — то я.

Я гляжу из угла,

чурбачок примостив на полу:

скоро ввалится мгла.

Я забыл, как рассеивать мглу.

Если выбьют стекло,

я бы раму письмом застеклил.

Но письмо не дошло

по причине замерзших чернил.

"Слышишь, не забывай меня…."

Слышишь, не забывай меня,

счастье неназываемое,

рыжая полонянка

рощиц яснополянских!

Крикни мне из столиц твоих:

помнится ли и длится ль

нежность ослепших листьев,

трогавших наши лица?

Перешепчи по почте

почерком удивленным:

что тебе этой ночью

шепчет звезда над кленом?

Снова я с этим, с этим,

с этим, что отболело,

точно полоска под сердцем,

мертвенно побелело.

Светом былых галактик

светит былое чудо…

Запахивая халатик,

резко звякнув посудой,

ты обернись — не зовут ли? —

к окнам своим замерзшим,

словно от боли смутной

ясный свой лоб наморщив.

Где-то в большой державе,

нас разделившей стольким,

звезды мой лоб прижали

к черным морозным стеклам.

Чтоб и теперь делиться

радостью и бедою

белых незрячих листьев,

тающих под ладонью…

Тише, милая, тише:

туфельки спят в прихожей,

спит за стеной сынишка,

не на меня похожий.

Спит и твой муж, уставши,

ты же его разбудишь…

Не забывай меня, даже

если меня забудешь.

                                       1969

Недоговоренное с Пушкиным

1. Январь, 1837. День дуэли

Данзаса ждать. Письмо писать

о переводах детской книжки.

И — ни словечка не сказать

Наташке, Сашке, Машке, Гришке!

И — не взглянуть. И — не шагнуть

туда, к разбросанным пеленкам,

и к чепчикам, и к распашонкам,

и к долгополым рубашонкам,

спросонок сбившимся на грудь!

Уже их участь решена.

И в детской — белыми крылами —

неведенье дневного сна

укрыло их. И тьма — кругами.

В ней — ненависти едкий дым,

и честь, и разговоры в свете,

и невозможность быть слепым…

Но дети, Пушкин? Как же дети?

2. Михайловское. Пущин.

Черт возьми, по селу — бубенцы!

Раскатились по снегу в концы,

в закоулки и выселки даже,

ссылка равновелика удаче,

если — Пущин! Да с парой вина!

Да беседа с темна до темна,

допьяна — не с вина, с разговора!

Скоро, Пушкин, мучительно скоро

собеседники и собутыльники

выйдут в висельники и кандальники,

но — зато балерины субтильненькие,

но — зато похожденья скандальненькие.

Скоро, Пушкин, ты скажешь, что казни —

к вящей славе. И что --">