Андрей Юрьевич Грицман - Вариации на тему. Избранные стихотворения и поэмы

случайно двадцать лет назад) открыл для меня надъязыковый, «примордиальный» импульс поэзии, который выливается в речь. Сущест вует он как ритмически-звуковая эмоциальная прозрачная структура в горном воздухе поэзии до «оформления» стихотворения, на том языке, на котором душе естественнее рассказывать о своём житие. Лирическая поэзия – ностальгия по времени, сжатому в кристалле стиха. У нашего поколения переселенцев ностальгическая нота не обязательно имеет отношение к стране, к земле и т. п., а скорее к прустовскому «утраченному времени», ощущаемому «перемещённой душой», прошедшей таможню и улетевшей вместе с «перемещённым лицом» к другим берегам и далее – вверх по долине реки, к ничейной земле, в заповедник шумящих, безъязыких лесов.

Автор

Стихотворения

* * *

1

Декабрь по Фаренгейту. Леденеет

лес. Сосед спешит за пивом

в угловой. Вернее, в супермаркет.

Головой я понимаю путаность момента.

Закрыв глаза, все тридцать лет я вижу,

как в медленном повторе на экране,

в последнюю минуту, угловой.

Пора расслабиться. Подумать:

будь что будет, писать хайку.

Так наворочено всего, что не понять —

никто не виноват. Судьба

в одно касание живёт с другой,

потом летит. Лишь изредка,

когда будильник будит,

из сна плывут прозрачные слова.

Вернее, даже не слова, а след

воздушный, словно в небе

сверхзвуковое дежавю.

А ночью некому сказать: мне душно.

Накрыться с головой и слушать.

Я знаю сам: жалею, не зову.

Так оказалось, что опустошенье

несимметрично по своей природе.

Как зов без отзыва, как смерть

без отраженья, враждебное

сгущенье одиночества, опущенного

в быт, как в натюрморт,

вернее, в этот стих о возвращенье:

2

«Паденье. Замороженный рассвет.

Движенье, остановленное в фильме.

В разреженном пространстве – струнный свет,

застывший на завесе пыли.

Пыль памяти. Июня бормотанье,

что худшее в разлуке – возвращенье

к тому, что не случится, потому,

что не сбылось, но продолжает

жить воспоминаньем.

Забытое осело слоем пыли.

Лишь отголоски запаха сирени

да в зеркалах мелькающие тени

давно пропавших лиц.

На тёмных полках книги

видят сны о лесе.

Ты изредка дотянешься до них,

оставив пустоту в качающемся кресле.

В тот час виднa слюда прозрачных лун,

оттенки покаянья в сонных окнах.

Пробравшись сквозь окрестные сады,

прошелестев в пустом закрытом доме,

где по углам воспоминанья глохнут,

ты видишь прошлого безлиственные купы.

Орешник свет струит

на изумрудный купол,

висящий меж прудом и старою скамьёй,

где ты порой сидел устало.

Дождь напевает песню птиц,

ту, что давно молчаньем стала».

3

Я это знал десятого апреля,

взойдя на хладный трап «Аэрофлота».

Я думал, что мне больше не видать

её лесов, полей и рек мазутных, её озёр

глухопохмельных утром,

где самый крепкий в мире коли-титр.

Я думал, может быть, я и сойду

на лётное обугленное поле

туристом в ярко-клетчатых штанах —

обычный идиот-американец.

И перепутав Третьяковку с Русским,

и побродив по набережной Мойки,

родных могил, конечно, не найду.

Пройду по Пироговке, упаду

на тот асфальт, где мы в футбол играли.

Теперь там мрачный Фрейда институт

у той пельменной, где психоанализ

практиковали мы на девках наших.

Они, крутя динамо, не давали, не понимая,

что нас лучше нет.

Теперь, три с половиной жизни после,

сижу в кафе на ряженом Арбате,

и слушаю Охотный звукоряд,

и думаю: зачем я здесь сижу?

Я знал: это ошибка – возвращаться

к засохшим сотам восковой фигурой,

храня в глазах потусторонний дым.

А подойдёшь поближе – он густеет

и, постепенно превращаясь в слепок,

становится глазницами у сфинкса,

что навсегда притягивают взгляд.

--">