Геннадий Викторович Жуков - Эпистолы: друзьям моим единственным

свои плясун и — под кромешный крик —

Оратор — с пеною у рта — заглатывал язык.

…А дверь в огромный мир вела, и там играли марш.

И там пила тайгу жрала, разбрызгивая фарш,

И там впивался в недра бур коронкою вставной,

И присосавшийся насос пил земляной настой.

Клянусь, что это все — со мной,

Все наяву, все здесь.

Клянусь, что правду говорю, и буду землю есть…

Я гость за трапезным столом,

Где рвут мой теплый труп.

Я озираю этот дом, где я стекаю с губ,

Сочусь по выям, по локтям и по горжеткам дам

Кровавым соком. Я стократ разорван пополам,

И пополам еще сто раз. Я в дом зашел на час

И непрожеванным куском в зубах его увяз.

Клянусь, что это все со мной,

Все наяву, все здесь.

Клянусь, что правду говорю, и буду землю есть.

И род людской, что Землю ест, не умеряя прыть,

Обязан — пусть с набитым ртом — но правду говорить.

А правда жестче горных руд и горестней песка,

А правда соли солоней трясин солончака:

Здесь некто мыслил о птенце, но сотворил толпу.

И мы беснуемся в яйце и гадим в скорлупу.

ПИСЬМА ИЗ ГОРОДА. ГОРАЦИЮ

Они убивают цветы и приносят любимым.

И пьют — чтобы плакать, а чтоб веселиться — едят.

И вдох наполняют синильным сиреневым дымом.

Они позабыли: есть мера — все мед и все яд.

Они правят пир. Это траурный пир. После пира

Они будут есть своих жирных раскормленных псов.

Они позабыли: вот образ гармонии мира —

Великий покой напряженных до звона весов.

Они говорят: это смерть. Мол, такой и такой я…

Они и не знали, наполнив всю жизнь суетой,

Что счастье — гармония жизни — мгновенье покоя.

А смерть — это вечность покоя и вечный покой.

Они строят скалы и норы в камнях, а из трещин

Сочится наваристый запах обильных борщей.

Но тяжко глядеть мне на этих раскормленных женщин,

И больно глядеть мне на этих оплывших детей.

О, если бы к детским глазам мне доверили вещий

И старческий ум! Я бы смог примириться и жить,

И клеить, и шить, и ковать всевозможные вещи,

Чтоб вещи продать и опять эти вещи купить.

Такое твоим мудрецам и не снилось, Гораций.

Все что-то не эдак и, видимо, что-то не так.

И вновь эти люди меняют состав декораций

И в новых одеждах играют все тот же спектакль.

И вновь забивают обновками норы — как поры.

Здесь есть где лежать. Но здесь незачем быть.

(Или — стать?)

На свалках за городом дымные смрадные горы —

Здесь тлеют обноски обновок. Здесь нечем дышать.

И горы обносок превысили горы природы.

На вздыбленной чаше пизанскою грудой стоит

Пизанское небо над нами. Пизанские воды.

Пизанская жизнь… Утомительный вид…

И эти забавы превысили меры и числа,

И в эти забавы уходят все соки земли.

Они не торопятся строить свои корабли,

Поскольку забыли, что смысл — в соискании смысла.

Что разум без разума в этой глуши одинок —

Как я одинок без тебя, мой любезный Гораций, —

Что нужно спешить — ах, нет, не спешить, а стараться, —

Поскольку назначена встреча в назначенный срок…

ДВЕРНОЙ ПРОЕМ

В степи цимбалы кочевали и навевали суховей,

Среди сатиновых полей две флейты в бубне ночевали,

Светало, и запели спички, и распустили языки,

Когда заначка и две нычки сошлись в течении реки…

Твой мир пьянит, как цинандали,

И я гляжу в проем дверей:

Что мыслить мне в твоей печали,

Что мыслить в радости твоей?

Здесь, по ту сторону проема,

Мой странный мир, где я живу.

Здесь все не так, здесь все знакомо,

Все ясно, зримо, наяву.

Здесь в джунглях каменных кочуют цветы и навевают сплин.

Среди желтеющих маслин птенцы в наушниках ночуют.

Светает, запевает ящик и распускает дребедень,

И старый пень заначки тащит, и нычки ищет старый пень…

Ты подойди, ты сбрось сандалии,

Смотри сюда — в проем дверей.

Что мыслишь ты в моей печали?

Что мыслишь в радости моей?

Как мы смешны… Нам нужен тратив.

Пойдем глядеть в его проем —

Что мыслить радостью на свете,

Над чем печалиться вдвоем?

--">