Расул Гамзатович Гамзатов - Песнь о двадцатилетних

Расул Гамзатов Песнь о двадцатилетних

I

Не знаю, с чего эту песню начать,

С какого такого заветного слова,

Которое жжет мою грудь по ночам,

Чтоб вырваться снова из плена немого.

С мечтою о ней я покинул свой дом

И с думой о ней возвратился с чужбины…

О чем эта странная песня, о ком

Рыдает во мне, словно клин журавлиный?

… В Японии я в январе побывал,

В чудесной стране восходящего солнца,

И сразу попал, с корабля да на бал,

На празднество двадцатилетних японцев.

Какой удивительный праздник! Его

Увы, не сравнить с нашим Днем молодежи.

Он только для тех, кому двадцать всего —

Ни на год не старше, ни на день моложе.

В саду императора юность страны

Сверкала, как радуга в небе, где краски,

Сливаясь, приветствовать были должны

Всеобщего двадцатилетия праздник.

Прекрасная юность! Ты, как кимоно,

Затейливой лентой причудливой ткани

Струилась повсюду, стекаясь в одно

Глубокое русло безумных желаний.

Хотел бы обнять я твою красоту!

Как много сегодня вокруг новобрачных,

Которых по взглядам видать за версту —

Не встретить здесь физиономии мрачной.

Два десятилетья у них позади…

Вращается время, как будто пластинка,

И все ж они в самом начале пути,

Где все им желанно, где все им в новинку.

Двадцатая зрелость, о, как ты юна!

Танцуя без устали вальсы и твисты,

Ты огненной музыкой опьянена…

Хмелеешь от хохота, словно от виски.

Весь Токио нынче танцует с тобой,

И кажется мне, что быстрей в этот вечер

Вращается даже наш шар голубой,

Спеша восходящему солнцу навстречу.

Вдруг головы всех устремляются ниц…

И, приподнимая столетий завесу,

Как в сказке, в саду появляется принц

С прекрасною Золушкой, ставшей принцессой.

Покуда традиции строго храня,

Стоит молодежь в восхищенном поклоне,

Супруги, и возгласа не оброня,

На лестницу чинно восходят, как пони.

И принц произносит короткую речь…

И хоть мне, аварцу, язык тот неведом,

Я чувствую — он лаконичен, как меч,

Приученный к молниеносным победам.

А юность с почтеньем внимает ему,

Как сакура в зимнем саду расцветая,

И только один я никак не пойму,

Что может январь быть прекраснее мая.

О, двадцатилетие! Это пора,

Быть может, всего благодатней на свете?..

Я вспомнил аульские те вечера,

Где был я мальчишкой семнадцатилетним.

И девушка та, по которой вздыхал,

Была меня старше всего на три года…

Но сверстник ее, будто бы аксакал,

Глядел сверху вниз неприступно и гордо.

Ах, лучше бы вовсе их не вспоминать…

Но памяти вновь я листаю страницы

И вижу там Каспий, где мне двадцать пять,

А рядом прекрасные девичьи лица.

Им только по двадцать, не больше того,

А я уже в жизни немало изведал,

И сердце вскипает в груди оттого,

Что мне безразличны былые победы.

А вот тридцать шесть мне пробило уже —

Бурлит фестиваль на московских бульварах,

И я с непонятной тоскою в душе

Любуюсь на двадцатилетние пары.

А нынче мне стукнуло аж сорок два…

Пора уже с ярмарки мне возвращаться,

Но кругом, как прежде, идет голова,

Как будто мне будет пожизненно двадцать.

И улицы Токио, словно магнит,

Мятежную душу мою привлекают,

И вечер январский так жадно манит,

Цветением юности благоухая.

Но вдруг чей-то голос, как рокот реки,

Которая с гор устремляется к морю

Возник неожиданно, словно стихи,

В бессмысленном и бытовом разговоре.

Японец седой мне напомнил отца,

Он спутнице юной шептал что-то страстно,

И сразу же я угадал в нем певца

По звукам, которые были прекрасны.

И прежде такой непонятный язык

Вдруг настежь открыл золотые ворота

И хлынул, как ливень, причудливый стих,

Что стал мне понятен и без перевода.

Как горное эхо, пронеся вдали,

Чтобы многократно в душе повториться

И чтоб я на краешке --">