Тед Хьюз - Новые стихи [Иностранная литература]

Посвящение

Шесть лет воскресает утрами мама

В дядюшкином лице, когда он говорит,

Что да, мол, он выпил бы чашечку чая.

Я вижу перед собою матушкино лицо

Под дядиной плешью. Ее пухлые руки,

Дрожащие чуть заметней, чем шесть лет назад,

Негромко постукивают его чашкой по блюдцу.

Восьмидесятилетние, живые и любящие —

Все те же: непостижимые, живые и любящие.

Дядюшка, возрождающий то, что ушло,

Пока его клетки пытаются возродиться,

И воздух, снабжающий легкие кислородом,

Вынужденный к тому же еще и звучать,

Исподволь пробуждают уснувший ландшафт:

Ясное небо и дымные трубы,

Бессмертие смертных, радостный ад

И светлые гимны над чернью пашен, —

Наследие памяти,

сокровище языка,

Бесследно меркнущее при свете дня:

Баснословная рыба — раз в жизни поймаешь,

У поверхности, выдохлась, глаз как стекло,

Но леска тонюсенька и почти перетерлась…

В любое мгновение — резкий рывок —

И все утонет в темном потоке…

Новогоднее возбуждение

на третий день

Обретает погоду себе под стать.

Давление подымается. Льдистое небо

Выметено буранами. Тонкие ветки —

Те, что не крепко прильнули к стволам, —

Взвихриваются в небо. Опавшие листья

Мчатся по снегу, как отважные мыши.

Скрипят суставами на ветру дома,

Тая и серебрясь. Багровеют поля.

Все взбудоражено. Блещут окна.

Грузно ворочаясь под прессом воздуха,

Тщатся приникнуть к луне моря.

В искристой круговерти тонет земля.

Каждый обломанный бурями сук

Чертит свой собственный круг. Холмы

Нежатся в солнечной свежести ветра.

Слитно гудит плотинами речка,

Словно старинная фабрика. Люди

Так осторожно шагают по снегу,

Будто под настом — гулкая бездна,

В которой ярится свирепый ветер.

— Ну и ветрище! Ведь он, проклятый,

Чуть не втянул меня ночью в трубу! —

И звонкое эхо веселого смеха

Катится по хрусткому насту,

Как шляпа.

Память

Твоя твердокаменная, в ветхой майке спина —

Мускулистая и мосластая, как у старого жеребца, —

Низко склоненная над тюком овцы

Во время стрижки,

То потела, то подсыхала,

Когда ее обдували промозглые сквозняки

В темной пещере овечьего хлева,

А ты, с раскаленно-багровым лицом,

С барабанно-гортанным фейерверком проклятий,

С тлеющей сигаретой, прилипшей к губе,

Так что на ней сохранялся пепел,

Уверенно управлялся с живым тюком —

То нежно и бережно, то яростно или резко.

Ты работал споро — как матерый шахтер,

Который,

Не думая о своих ладонях,

Рушит переднюю стенку забоя, —

Лысый склонившийся над шерстистой овцой

И уютной искоркой тлеющей сигареты.

А потом, распрямившись с усталым «ох!»

И отпустивши овцу на покой,

Ты отрывал от губы бычок

Лопатообразной, засалившейся рукой

И прикуривал от него свою новую сигарету.

Март, необыкновенное утро

Пчелы в безмолвной голубеющей мгле.

Пчелы на солнечном языке летка.

Блёстки подснежников. Коршуны в вышине,

Словно бы намертво скрепленные магнетизмом,

Сонно замерли с распростертыми крыльями

На необозримой парной орбите.

Светлая тишина. Пригревшийся скот.

У подножия пологого холма, на дубу,

Изредка и негромко каркает ворон.

Бережно вспарывает синеву самолет.

У овечьих кормушек подсохла грязь.

И отпущены дуреть на волю ягнята.

Вспухшая, больная водянкой земля

Медленно выкатывается к целебному солнцу

После опасной и мучительной операции, —

Голая, с обнаженными ранами,

Заслоненная от холодного ветра

Солнечным светом, она

Дремлет, обессиленно улыбаясь.

Пока мы живем, и смеемся, и ждем,

И знаем —

Она не умрет.

Мотоцикл

Он стоял всю войну в сарае —

Ржавый, под бельевой веревкой,

В грохоте бомбежек, пришибленный

Превосходством военных --">