Алексей Владимирович Эйснер - Роман с Европой. Избранные стихи и проза

схожу с ума.

Любовь цветов благоухает чудно,

Любовь у птиц — любовь у птиц поет,

А нам любить мучительно и трудно:

Загустевает наша кровь, как мед.

И сердцу биться этой кровью больно.

Тогда, себя пытаясь обокрасть,

Подмениваем мы любовь невольно,

И тело телу скупо дарит страсть.

Моя душа не знает разделений.

И, слыша шум ее певучих крыл

(Сквозь платье чувствуя твои колени),

Я о любви с тобой заговорил.

И мертвые слова затрепетали,

И в каждом слове вспыхнула звезда

Над тихим морем сдержанной печали, —

О, я совсем сошел с ума тогда!

Твое лицо немного побледнело

И задрожала смуглая рука,

Но ты взглянула холодно и смело, —

Душа, душа, ты на земле пока!

Пускай тебе и горестно, и тесно,

Но если скоро всё здесь будет прах,

Земную девушку не нужно звать небесной,

Не нужно говорить с ней о мирах.

Слепое тело лучше знает землю:

Равны и пища, и любовь, и сон.

О, слишком поздно трезво я приемлю,

Земля, твой лаконический закон…

Тогда же вдруг я понял, цепенея,

Что расплескал у этих детских ног

Всё то, чем для Тобосской Дульцинеи

Сам Дон-Кихот пожертвовать не мог.

Всё понял, остро напрягая силы,

Вот так, как будто сяду за сонет, —

И мне уже совсем не нужно было

Коротенькое глупенькое «нет».

«Воля России». 1927. № 8-9

ДОН КИХОТ

Нарисованные в небе облака.

Нарисованные на холмах дубы.

У ручья два нарисованных быка

Перед боем грозно наклонили лбы.

В поле пастухами разведен огонь.

Чуть дрожат в тумане крыши дальних сёл.

По дороге выступает тощий конь,

Рядом с ним бежит откормленный осел.

На картинах у испанских мастеров

Я люблю веселых розовых крестьян,

Одинаковых: пасет ли он коров

Иль сидит в таверне, важен, сыт и пьян.

Вот такой же самый лубочный мужик

Завтракает сыром, сидя на осле.

И в седле старинном, сумрачен и дик,

Едет он — последний рыцарь на земле.

На пейзаже этом он смешная быль.

Прикрывает локоть бутафорский щит.

На узорных латах ржавчина и пыль.

Из-под шлема грустно черный ус торчит.

«Что же, ваша милость, не проходит дня

Без жестоких драк, а толку что-то не видать.

Кто же завоюет остров для меня, —

Мне, клянусь Мадонной, надоело ждать!» —

«Мир велик и страшен, добрый мой слуга,

По большим дорогам разъезжает зло:

Заливает кровью пашни и луга,

Набивает звонким золотом седло.

Знай же, если наши встретятся пути,

Может быть, я, Санчо, жизнь свою отдам

Для того, чтоб этот бедный мир спасти,

Для прекраснейшей из всех прекрасных дам».

Зазвенели стремена из серебра.

Странно дрогнула седеющая бровь…

О, какая безнадежная игра —

Старая игра в безумье и любовь.

А в селе Тобозо, чистя скотный двор,

Толстая крестьянка говорит другой:

«Ах, кума, ведь сумасшедший наш сеньор

До сих пор еще волочится за мной!»

В небе пропылило несколько веков.

Люди так же умирают, любят, лгут,

Но следы несуществующих подков

Россинанта в темных душах берегут —

Потому, что наша жизнь — игра теней,

Что осмеяны герои и сейчас

И что много грубоватых Дульсиней

Так же вдохновляет на безумства нас.

Вы, кто сердцем непорочны и чисты,

Вы, кого мечты о подвигах томят, —

В руки копья и картонные щиты!

Слышите, как мельницы шумят?

«Воля России». 1927. № 5-6

«В тот страшный год протяжно выли волки…»

В тот страшный год протяжно выли волки

По всей глухой встревоженной стране.

Он шел вперед в походной треуголке,

Верхом на сером в яблоках коне.

И по кривым ухабистым дорогам,

В сырой прохладе парков и лесов,

Бил барабан нерусскую тревогу

И гул стоял колес и голосов.

И пели небу --">