Роберт Иванович Рождественский - Стихи

задницы…»

Третий

к рубке вздыбленной

                    плечом привалился,

шевелил губами —

широк да невезуч.

То ли — матерился,

то ли — молился,

то ли — что-то важное

учил наизусть.

«Бывшая жена моя,

кончай свою делёжку —

простыни-подушки,

чашки-сапоги…

Сбереги Алёшку!

Алёшку.

        Алёшку.

Сбереги мне

сына.

Алёшку

сбереги…

Знаю, что меня ты

любила

       понарошку.

Но теперь —

хоть мёртвому! —

перечить не моги:

сбереги Алёшку.

Алёшку.

        Алёшку.

Я тебя прощаю.

Алёшку сбереги!..»

А четвёртый

буркнул нехотя:

— Некому писать!..

Да и — некогда…

…Письма спрятаны в целлофане.

(Лица мокрые,

будто в крови.)

Помолчали.

Поцеловали.

И сказали глухо:

— Живи… —

Подступившие слёзы вытерши,

привязали,

сказали:

— Выдержи… —

оттолкнули,

сказали:

— Выплыви… —

И смотрели вслед,

пока видели…

И плыла она по Байкалу.

И кричала,

сходя с ума!

То ль —

        от гибели убегала,

то ли —

        к гибели

                 шла сама.

Паутинка её дыханья

обрывалась у самого

рта.

И накатывалась,

громыхая,

фиолетовая темнота!

И давили

чужие письма.

И волна как ожог была…

Почтальонша,

самоубийца —

всё плыла она,

всё плыла.

Всё качалась

под ветром

           отчаянным,

ослепительным,

низовым…

И была она

Чрезвычайным

Полномочным Послом

к живым!

Долгим эхом,

посмертным жестом,

вдовьим стоном

на много дней…

…А потом

вертолётный прожектор,

чуть качаясь

повис

      над ней.

?

Баллада о молчании

Был ноябрь

           по-январски угрюм и зловещ,

над горами метель завывала.

Егерей

       из дивизии «Эдельвейс»

наши

сдвинули с перевала.

Командир поредевшую роту собрал

и сказал тяжело и спокойно:

— Час назад

            меня вызвал к себе генерал.

Вот, товарищи, дело какое:

Там — фашисты.

Позиция немцев ясна.

Укрепились надёжно и мощно.

С трёх сторон — пулемёты,

                          с четвёртой — стена.

Влезть на стену

почти невозможно.

Остаётся надежда

                 на это «почти».

Мы должны —

понимаете, братцы? —

нынче ночью

            на чёртову гору вползти.

На зубах —

но до верха добраться! —

А солдаты глядели на дальний карниз,

и один —

         словно так, между прочим —

вдруг спросил:

— Командир,

            может, вы — альпинист? —

Тот плечами пожал:

— Да не очень…

Я родился и вырос в Рязани,

                            а там

горы встанут,

наверно, не скоро…

В детстве

          лазал я лишь по соседским садам.

Вот и вся

«альпинистская школа».

А ещё, —

         он сказал как поставил печать, —

там у них патрули.

Это значит:

если кто-то сорвётся,

                      он должен молчать.

До конца.

И никак не иначе. —

…Как восходящие капли дождя,

как молчаливый вызов,

лезли,

       наитием находя

трещинку,

выемку,

выступ.

Лезли,

       почти сроднясь со стеной, —

камень светлел под пальцами.

Пар

    поднимался над каждой спиной

и становился

панцирем.

Молча

      тянули наверх свои

каски,

гранаты,

судьбы.

Только дыхание слышалось и

стон

сквозь сжатые зубы.

Дышат друзья.

              Терпят друзья.

В гору

ползёт молчание.

Охнуть — нельзя.

                 Крикнуть — нельзя.

Даже —

слова прощания.

Даже —

       когда в озноб --">