Болеслав Лесьмян - Запоздалое признание

Болеслав Лесьмян Запоздалое признание

© Г. Зельдович

© Издательство «Водолей»

Роза

Он пурпурные маки

Бросил в дорожной пыли.

Сон я – где были знаки —

Вспомнить уже не в силе.

Были уста – твоими?

Моими ли – ладони?

Месяц вверху – все зримей,

Сад пустой – все бездонней.

Дни – тягучей обоза,

Ночью – в озере таю…

Когда цветешь ты, роза?

«Вовсе не зацветаю…»

«Вовсе не зацветаю…»

Ты ли мне молвишь, роза?

Слово жадно хватаю,

Дни – тягучей обоза…

Глухонемая

Есть в деревне у нас эта странная девка —

Не умеет сказать, не умеет услышать,

А в очах – небеса и лихая запевка.

Забрела к нам в село, как безродная пришать.

Я не ведал, как звать, – и кому она снится:

Из таких из людей, что лишь смерть позовет их;

Если б я был той смертью, нашел был в немотах

Ту струну, на которой – Господня десница.

И казалось – когда б средь веков златоперых

Ей во грудь земляным я ударил бы комом,

Отголосок в долинах катился бы грёмом,

Тормоша лебедей на сонливых озерах!

Есть в деревне у нас очень бледная речка.

Возле речки столкнулся с рыбачившим дедом

И, спросив, как зовется, услышал словечко:

«Не зовется никак то, чей путь нам неведом!

Называли – Тикуша, порою – Могила;

Называли Далекой и кликали Близкой;

А поживши, я знаю, что, сколько ни рыскай,

Все, что ищешь, дремота давно поглотила!..»

И бывают в деревне вечерние зори,

Когда мир превращается в сон о сновидце

И рождаются в душах багровые мори,

Вместе с памятью всех не сумевших явиться.

И однажды под вечер глухая-немая —

И с душою не больше соловьего тельца, —

Словно лира, которой не дали владельца,

Шла к бегучей водице, чему-то внимая.

И стояла, как будто бы кто-то покликал,

И косу, будто бредень, спускала в глубины,

И хотела поймать этот сон голубиный,

Что ее голоском – под водою курлыкал!

И вода для смелячки была как зерцало,

И свой образ линялый мечтался – уловом,

И надеялась – он, обладающий словом,

Нам поведает все, что она не сказала!

И тряхнулась она. И своей позолочью

Притемненная вечность светла без исходу…

Не своя и ничья, между светом и ночью

Безымянно глядит в безымянную воду…

У моря

Рыбаки, оробев перед бурей грядущей,

И понявши все то, что понятно на свете,

Вперекор глубине – бездоходные сети

Распинают шатром над иссохшею пущей.

«Только олух живет недопевком прилива,

Богатеет сбогата, нищеет изнища;

Ну а мы понимаем, что жизнь двуречива,

Мы умеем из неводов – делать жилища!

Бесполезен шатер! Но над миром стожалым

Его грива развеяна так долгополо,

Что тоскливому веку не будет измола!» —

Поясняет бахвал молчаливым бахвалам…

Отрекшись от себя, отрекшись от былого,

Из своей чужедальности в тутошность вчужен

Каждый прежний ловец золотого улова,

И ныряльщик во тьму, и покрадчик жемчужин!

И ничто их не тешит: им видеть не надо

Беломлечную чайку, моллюска-багрянку;

И раздувшийся парус для них не отрада,

И подобно их время улитке-подранку.

Проползает оно в распотешном величье,

Где прозрачнее тени, ажурнее ветки.

А заслыша вопрос, как же звались их предки, —

Вместо отзыва щерят колючки уличьи.

Но в ночи никому не чинится обиды,

Отворится родник, среди дня незнакомый, —

И срываются с губ, зацелованных дремой,

Жемчуга-шепотки, янтари-полувзрыды.

И в такую-то ночь им не будет пощады,

И выходят их мучить их души егозьи —

И сновидят себя, как подводные гады,

Что бывают собой только в собственной грезе.

Баллада о заносчивом рыцаре

Чуждый спеси, чуждый злобе,

Рыцарь спит в дубовом гробе.

К дреме вечной и порожней —

Он улегся поулежней.

А любовница младая

Муслит четки, причитая:

«Мне гадать не стало мочи,

Как ты там проводишь ночи!…

Разлучила домовина

То, что было двуедино.

Эти руки, эти губы

Ныне страшны, а не любы!

И боюсь тебя позвать я,

Шелестнуть подолом платья!

Не делю с тобою ложа,

На себя я не похожа —

И натуживаю тело,

Чтоб тебя оно хотело!

И живу теперь на свете

Я с мечтою – кануть в нети!»

Он решил, что в том измена,

И глаголет ей из тлена:

«Зачервивел я глазами,

Но лежу я не во сраме!

Принекчемившись к

--">